Сыновья

Родители вскочили, совсем растерявшись, и мать крикнула, чтобы послали за слугой молодого господина, и когда перепуганный слуга прибежал на зов, приказала ему:

– Поведи дитя куда-нибудь развлечься, забавляй его и постарайся, чтобы этот гнев у него прошел.

А Ван Старший торопливо достал из-за пояса целую пригоршню серебра и совал его сыну, говоря:

– Возьми, сын мой, и купи себе, что хочешь, или проиграй. Истрать эти деньги, как знаешь.

Сначала юноша оттолкнул серебро, делая вид, что не желает таких утешений, потом слуга уговорил и упросил его, и наконец он взял деньги, как бы нехотя, и позволил себя увести, хотя вырывался и кричал, что уедет, непременно уедет с дядей. Когда его увели, госпожа опустилась на стул, вздохнула и простонала жалобно:

– Он и всегда был такой своевольный, мы просто не знаем, что с ним делать, – его гораздо труднее воспитывать, чем брата, которого отдали тебе.

Ван Тигр, который сидел молча, наблюдая все происходящее, ответил ей:

– Легче воспитывать там, где есть воля, чем там, где нет ничего. Я бы справился с мальчиком, если бы мне его отдали, – все это буйство оттого, что его плохо воспитывали.

Но госпожу он вывел из терпения: она не могла и не желала слушать, что ее сыновья плохо воспитаны. Она величественно поднялась с места, поклонилась и, выходя из комнаты, сказала:

– Без сомнения, вам есть, о чем поговорить друг с другом.

Ван Тигр посмотрел на старшего брата с угрюмым сожалением, и долгое время они сидели молча. Ван Старший допивал свое вино уже без всякого удовольствия, и толстое лицо его было мрачно. Наконец он тяжело вздохнул и сказал гораздо серьезнее, чем говорил обычно:

– Для меня всегда было загадкой, почему женщина так уступчива, нежна и покорна воле мужа в молодости, а с годами становится совсем другим человеком и делается настолько сварлива, придирчива и упряма, что можно диву даться. Иной раз я даю себе клятву совсем не иметь дела с женщинами, потому что вторая моя жена берет пример с первой, да и все они одинаковы.

И он посмотрел на брата с завистью, печальными, как у большого младенца, глазами, и с горечью сказал:

– Ты счастлив, счастливее меня. Ты свободен, у тебя нет ни женщин, ни земли. Я же вдвойне связан. Меня связала эта проклятая земля, которую оставил мне отец. Если не смотреть за ней, мы ничего с нее не получим; все крестьяне – разбойники, все они против помещика, какой он ни будь добрый и справедливый. А мой управитель – где это слыхано, чтобы управитель был честным человеком? – Он горестно поджал толстые губы, опять вздохнул и, взглянув на брата, сказал: – Да, ты счастлив. У тебя нет земли, и ты не связан с женщиной.

И Ван Тигр ответил с величайшим презрением:

– Я совсем не знаюсь с женщинами.

Он был доволен, когда прошли четыре дня и можно было переселиться во дворы Вана Среднего.

Перейдя в дом второго брата, Ван Тигр не мог не удивляться тому, что здесь все иначе и дом полон веселья, несмотря на драки и ссоры между детьми. И весь шум и веселье шли от жены Вана Среднего и сосредоточивались вокруг нее. Она была шумливая, неугомонная женщина, и когда говорила, то ее слышно было по всему дому, – такая она была здоровая и голосистая. Раз двадцать на дню она выходила из себя и, схватив ребят, стукала их друг о дружку головами или, размахнувшись обнаженной рукой – рукава у нее были всегда закатаны выше локтя, – отпускала кому-нибудь из них звонкую оплеуху, и потому в доме с утра до вечера стояли рев и стон, и даже служанки были такие же голосистые, как сама госпожа. Но все же она любила детей на свой лад и часто хватала бегущего мимо ребенка, прижималась носом к его пухлой шейке. Она была очень бережлива, но если ребенок с плачем требовал денег на леденцы, на чашечку горячих сластей, которые продавали бродячие торговцы, на засахаренные ягоды боярышника или на другие лакомства, любимые детьми, она всегда доставала медную монету, порывшись за пазухой. По этому веселому и шумному дому спокойно и невозмутимо расхаживал Ван Средний, что-то про себя обдумывая, всегда всеми довольный, живя с женой в полном согласии.