Сыновья и любовники

Пол поцеловал ее, накоротке обнял и ушел. Этим ранним солнечным утром он бежал на станцию бегом и всю дорогу плакал; он сам не знал почему. А мать думала о нем, широко раскрытыми голубыми глазами неподвижно глядя в пространство.

Во второй половине дня он пошел пройтись с Кларой. Они посидели в рощице, где цвели колокольчики. Пол взял ее за руку.

– Вот увидишь, – сказал он Кларе, – она не поправится.

– Ну ты же не знаешь! – возразила та.

– Знаю, – сказал он.

Она порывисто прижала его к груди.

– Постарайся не думать об этом, милый, – сказала она. – Постарайся не думать об этом.

– Постараюсь, – пообещал он.

Он ощущал прикосновение ее груди, согретой сочувствием к нему. Это утешало, и он ее обнял. Но не думать не мог. Просто говорил с Кларой о чем-то другом. И так бывало всегда. Случалось, она чувствовала, что он начинает мучиться, и тогда умоляла:

– Не терзайся, Пол! Не терзайся, хороший мой!

И прижимала его к груди, укачивала, успокаивала, как ребенка. И ради нее он гнал от себя тревогу, а, едва оставшись один, снова погружался в отчаяние. И что бы ни делал, неудержимо текли невольные слезы. Руки и ум были заняты. А он невесть почему плакал. Само естество его исходило слезами. С Кларой ли он проводил время, с приятелями ли в «Белой лошади», – он был равно одинок. Только он сам и тяжесть в груди – ничто другое не существовало. Иногда он читал. Надо же было чем-то занять мысли. Для того же предназначалась и Клара.

В субботу Уолтер Морел отправился в Шеффилд. Таким несчастным он казался, таким заброшенным. Пол кинулся наверх.

– Отец приехал, – сказал он, целуя мать.

– Правда? – утомленно отозвалась она.

Старый углекоп вошел в комнату не без страха.

– Ну как живешь-можешь, лапушка? – сказал он, подходя, и поспешно, робко ее поцеловал.

– Да так себе, – ответила она.

– Вижу я, – сказал Морел. Он стоял и смотрел на жену. Потом утер платком слезы. Таким беспомощным он казался и таким заброшенным.

– Как ты там, справлялся? – спросила она устало, словно разговор с мужем отнимал силы.

– Ага, – ответил он. – Бывает, малость задолжаю, сама понимаешь.

– А обед она тебе вовремя подает? – спросила миссис Морел.

– Ну, разок-другой я на нее пошумел, – сказал он.

– Так и надо, если она не поспевает. Она рада все оставить на последнюю минуту.

Жена кое-что ему наказала. Он сидел и смотрел на нее как на чужую, и стеснялся, и робел, и словно бы потерял присутствие духа и рад сбежать. Жена чувствовала, что он рад бы сбежать, что сидит как на иголках и хотел бы вырваться из трудного положения, а должен, прилично случаю, медлить, и оттого его присутствие так ее тяготило. Он горестно свел брови, уперся кулаками в колени, растерянный перед лицом истинного несчастья.

Миссис Морел мало изменилась. Она пробыла в Шеффилде два месяца. Изменилось одно – к концу ей стало явно хуже. Но она хотела вернуться домой. У Энни дети. А она хочет домой. И вот в Ноттингеме наняли автомобиль – слишком она была больна, чтобы ехать поездом, – и солнечным днем ее повезли. Был в разгаре август, тепло, празднично. На воле, под голубым небом, всем им стало видно, что она умирает. И однако она была веселее, чем все последние недели. Все смеялись, болтали.

– Энни! – воскликнула миссис Морел. – Вон под тот камень метнулась ящерица!

Морел знал, что она приезжает. Он растворил парадную дверь. Все напряженно ждали. Собралось чуть не пол-улицы. Послышался шум большого автомобиля. Улыбаясь, миссис Морел ехала по своей улице домой.

– Только посмотрите, сколько народу меня встречает! – сказала она. – Но ведь я и сама бы так поступила. Здравствуйте, миссис Мэтьюз. Как поживаете, миссис Харрисон?

Слов ее ни та, ни другая не услыхали, но они видели, она улыбается, и кивали в ответ. И все между собой говорили, что у нее на лице печать смерти. На их улице ее приезд был величайшим событием.

Морел хотел сам внести жену в дом, но слишком он был стар. Артур взял ее на руки, как ребенка. У камина, где прежде стояла качалка, поставили большое, глубокое кресло. Больную раскутали, усадили, она пригубила коньяку и теперь оглядела комнату.

– Не думай, будто мне не нравится твой дом, Энни, – сказала она, – но как же приятно снова оказаться у себя дома.

И, охрипнув от волнения, отозвался Морел:

– Истинно, лапушка, истинно.

А Минни, забавная девчонка, сказала:

– Да как же мы вам рады.

В саду весело желтели заросли подсолнечников. Миссис Морел посмотрела в окно.

– Вот они, мои подсолнечники! – сказала она.

14. ОСВОБОЖДЕНИЕ

– Кстати, – сказал доктор Ансел однажды вечером, когда Пол Морел был в Шеффилде, – у нас в больнице в инфекционном отделении лежит человек из Ноттингема… Доус. Похоже, у него нет родных.

– Бакстер Доус! – воскликнул Пол.

– Он самый… Крепкий, видно, был парень, здоровяк. В последнее время у него были какие-то неприятности. Вы его знаете?

– Он одно время работал там же, где я сейчас.

– Вот как? Вы что-нибудь о нем знаете? Он все время мрачно настроен, не то пошел бы уже на поправку.