Сыновья идут дальше

Сейчас на горизонте золотятся купола Царскосельского собора. И гораздо выше куполов врезается в небо тонкая мачта радиотелеграфа: от нее дорога во все концы мира. Два дня тому назад отсюда во все страны уходили слова Ленина.

— Обедай с нами! — закричали Чернецову балтийцы.

У них дымилась походная кухня. Отряд Чернецова ничего не взял с собой.

— Пришли с запасом, а ушли из города совсем без запаса. Взяли в Финляндском полку пустую кухню. Так и повезли пустой. Заехал я на кожевенный завод. Там обед варится, хороший обед, с мясом. К повару: «Одолжи новой власти обед». Он испугался и говорит: «Мездрильщики в ножи возьмут. Отпетая, говорит, публика». Я говорю: «Ничего, скажи, что для Красной гвардии, которая в бой идет». Однако вызвал он мездрильщиков. Я им: «Не будете ругаться, если обед возьмем?» — «Ничего». И даже говорят: «Бери без отдачи». Правда, я им тоже пуд гречихи оставил, — рассказывал рабочий с Балтийского завода. — А мездрильщики так со мной попрощались: «Но если вы отступите, сукины дети…»

Пообедали на краю канавы. Разведка донесла, что неприятель начал передвижение. Чернецов еще и еще раз оглядел товарищей. При атаке кавалерии главное — глаз и нервы. У него это было. А у них? Он один опытный солдат в этом отряде. Буров и Дунин — его учителя в политике — сейчас лежали в цепи рядовыми.

Но раньше чем показалась кавалерия, за цепью разорвались снаряды.

— Ложись! — яростно закричал Чернецов, глядя на молодого парня из своего отряда. — Да что ты… торчишь… как дубина?.. Ложись!

Парень широка улыбался, беспечно и вместе с тем испуганно. На шее у него висело две связки бубликов. Он не хотел лечь с ними в грязь и беспомощно стоял во весь рост под снарядами. Чернецов схватил парня в охапку и с силой пригнул к земле. Парень лег и стал раздавать бублики товарищам, чтобы не пропали. А снаряды перелетали через цепь и разрывались в огородах.

Чернецов решил держать этого парня рядом с собой. Он совсем еще зелен, — видно, из любопытства пристал к отряду. Таких на фронте звали «попить, что ли». Бывало, молодой необстрелянный солдат поднимался в неглубоком окопе во весь рост: «Пойти попить, что ли?» — и падал с простреленной головой.

Артиллерийская стрельба смолкла. Наступила короткая пауза, вслед за которой начинается атака.

— Лежи, лежи, — говорил Чернецов товарищам. — Сейчас он пойдет…

Казаков различили за версту. Они шли обыкновенной рысью, будто и не в бой. Погодя казаки вынули шашки и стали помахивать, легко и спокойно, словно для того только, чтобы размять плечо.

— Без команды не стрелять! — крикнул Чернецов своим. — Буров! Савельев! Все!

Это звучало: «Смотрите и за другими!» А про себя Чернецов проворчал:

— Знаем мы эти штучки.

Эти «штучки» он видел еще три года тому назад в Восточной Пруссии. Нервы отборной, хорошо выученной прусской гвардии сдавали тотчас. Это было для нее нестерпимо. Казаки молча и медленно рысили версту, половину второй версты помахивали саблями над головой, и на клинках играло солнце.

И вот наступала страшная минута. На половине второй версты казаки вдруг начинали дико завывать, и кони переходили в бешеный карьер. Вой катился по полю впереди безудержных коней. Гвардейская цепь тотчас распадалась. Прусская пехота бросала винтовки. Люди, обезумев от ужаса, бежали назад или оставались на месте и, уронив винтовку, закрывали лицо руками. От пехоты на поле оставалось крошево.

Чернецов это видел не раз и тогда же понял, в чем спасенье пехоты. Надо сбить карьер перед самым его началом, надо спокойно установить эту секунду. Каждый должен выбрать одну живую мишень. И если на полуверсте стрельба будет меткой, карьер оборвется, не начавшись: в это мгновение пехота становится сильнее кавалерии. И может не понадобится команда: «От кавалерии закройсь!», когда солдат поднимал винтовку над головой, держа ее двумя руками параллельно плечам.

Чернецов велел поставить рамку на четыреста. Красновцы продолжали рысить. Еще саженей двести — и кони ринутся карьером. Отряд в цепи лежал спокойно. Цепь могла выдержать. Но парня «попить, что ли» била лихорадка. Он вдруг стал отползать на локтях. Чернецов встряхнул его.

— Дурак, на локтях от коня не уйдешь!.. Выбери одного на мушку и смотри за ним… только за одним.

И тут же бешено закричал:

— Огонь!

Он чувствовал, что это та самая секунда.

Залп, второй, третий. Заработал пулемет, скрытый за кустом. Рассеялся дым, и уже стало видно, что линия конницы расстроена и кони без седоков испуганно кружат по полю. В карьер не удалось перейти. Казаки не хотели больше рисковать — они повернули назад. Теперь они без пехоты в атаку не пойдут, а пехоту взять неоткуда.

Боевой день кончался. Керенский прятался и от матросов, проникших в Гатчину, и от своих же казаков. Анисимовна везла раненых из Новых Сузей. Часом раньше из Новых Сузей в столицу ушел траурный автомобиль. В нем везли товарища, который три месяца назад просил Бурова в Смольном собрать на заводе деньги для выкупа арестованного большевика, — девушку, убитую на глазах у сторожихи из комитета.