Сыновья идут дальше

— Мы как хлеб распределяем? Кто богаче, тому меньше. А вы — кто богаче, тому больше света. Тоже классовое распределение, только наоборот. Когда за сотнягу венчаете — свет во всей церкви, за четвертной — алтарь освещен. А за десятку — так и венцов не видно. У меня две жалобы лежат.

— Поверьте, — оправдывался Пасхалов, — это, должно быть, дьякон с дьячком… Конечно, при теперешнем равенстве… Какие же принять меры?

— Твердые цены мне для вас ввести, что ли? Торговлю светом бросьте, вот что. Одинаково светите всем. Не то выключим свет.

И когда Пасхалов ушел, Дунин сказал сам себе:

— Втирается, подлец, на дьякона и дьячка валит.

Он был недоволен собой. Ему казалось, что он не додумал в этом деле. Но не мог же он допустить, чтобы в церкви торговали заводским светом!

Долго размышлять ему об этом не пришлось. За окном ребятишки загалдели:

— Монастырев топится!

Дунин побежал к реке. Сейчас он прекратит раз и навсегда скоморошьи сцены!

Монастырев, давно уже пропивший совесть, гнилой человек, штрейкбрехер, которого гнали от заводских ворот в февральскую забастовку, принялся за старое. Пьяный, он, бывало, бросался с Горбатого моста. Городовой, надуваясь, кричал вниз:

— Вылезай, сукин сын! Не безобразь! Я тебя!

Монастырев хрипло отвечал:

— Не выйду, пока не пожалует их превосходительство.

Являлся генерал Реполов. Он, хихикая, спрашивал с моста:

— На что жалуешься, земноводное?

— Имею претензию на судьбу, ваше превосходительство. Пожалуйте на полбутылки.

Реполов приседал от хохота.

— Ну, лезь, земноводное! На!

И клал двугривенный на перила.

Так продолжалось лет двадцать. В этих сценах было что-то унижавшее весь поселок.

А теперь Дунин, принявший власть, наклонившись над перилами, сказал с невыразимым презрением:

— Слушай, холуй! Потонешь или нет — никому дела нет. На работу мы тебя пустим, но ни один прогул тебе не простится. Судить будем при всем народе, подлую душу твою вывернем.

Монастырев тотчас вылез и побрел по берегу. Больше он не бросался с Горбатого моста.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1. «Вы не участвуете в текущем моменте»

Здание офицерского собрания уже давно было занято большевиками. Офицеры временно устроились в другом доме. Пасхалов здесь дважды служил молебен Учредительному собранию. В этом доме предсказывали, что в день, когда откроется Учредительное, в столице что-то произойдет. Об этом толковали неясно, осторожными намеками, но все сходились в одном: произойдет то, что сделает новую власть недолгой.

К этому дню готовились бойко. Ходили по домам лавочников, по домам большой огородной. Пасхалов, ручался за свой приход, особенно за женщин. И все-таки в эти дни Пасхалов нарушил приказ своего высокого начальства. Он был так озадачен посланием патриарха, что посовещался с дьяконом Поленовым. Совещание происходило в алтаре после того, как окончилась служба и они разоблачились.

— Вот ты слесарил тут, — говорил Пасхалов, — и должен разбираться в настроениях. Прочти то, что велено огласить в церкви.

Он протянул Поленову послание патриарха Тихона. Патриарх грозил отлучением от церкви тем, кто посягнет на монастырские земли.

— Возможно ли исполнить патриаршее веление? — спросил Пасхалов.

Поленов тяжело молчал. Сколько на заводе людей, связанных с деревней. Ведь там задыхаются от безземелья, и разве теперь отучишь их, даже верующих, от мысли, что можно взять и помещичью землю, и царскую, и монастырскую?

— Что же не отвечаешь?

— Этакое если оглашать, то разве в столице, у Исакия, а здесь… — Поленов несмело поднял глаза на настоятеля.

— Голова у тебя работает, — похвалил его Пасхалов.

Он не огласил послания патриарха в Устьевском соборе. С этого и начались несогласия Пасхалова с патриархией, и на время они увели его в ту церковь, которая называлась живой. Но в конце концов он спустя годы, вымолив прощение, вернулся в лоно прежней своей церкви.

В день выборов в Учредительное Буров и Анисимовна не раз сталкивались на улицах с богомольными женщинами, которых отрядил Пасхалов агитировать за эсеров. Убедить в чем-либо этих женщин оказалось невозможным. Они отвечали одно и то же: «Отец Александр знает, как и что…» Встречалась Прутковская, жена смотрителя складов. Анисимовна заметила, что Прутковская голосовала три раза, и накинулась на нее:

— Такие-то вы честные! Босяки в орлянку и то честней играют.

Прутковская бросилась вон. Ей заулюлюкали вслед. Кто-то побежал за ней отдать испанский гребень, который выпал в схватке.