Сыновья идут дальше

Вот он делает очередной доклад, но Корре почти не слушает его. Из зала доносится негромкое пение матросов. Песня о «Варяге». Ну что ж, эту песню и до революции пели. Но сейчас в ней слышится что-то тревожащее.

Корре, поглаживая седеющую бородку клинышком, холодно смотрит на молодого начальника Устьевского завода и невежливо перебивает:

— Скажите лучше, какие у вас отношения с большевистским комитетом? Сейчас это исключительно важно. Сумеют ли они вам помешать?

— Теперь надо действовать особенно осторожно. — Березовский сидел в кресле, чуть подавшись вперед, отчего нос с горбинкой казался длиннее.

Задорного выражения в его цыганских глазах нет, — он смотрит на Корре почтительно.

— Это не ответ на мой вопрос. Верят они вам?

— Они никому из нас не верят.

А матросы в зале всё поют: «Пощады никто не желает…» Корре усмехается уголками губ. Всю бы эту сволочь…

— Они не верят, — повторяет Березовский. — Поэтому надо спешить.

— С этим я согласен. Спешить, но умело. Мы остались на службе у большевиков только для того, чтобы ободрать столицу. Иначе наша служба глупость, даже преступление.

На следующий же день Березовский явился в заводский комитет. Он принес футляр с географическими картами.

Начальник завода прикрепил кнопками карты к стене, отошел на несколько шагов, посмотрел, еще раз надавил на кнопку и приступил к докладу.

Воробьев, председатель заводского комитета, почувствовал непонятное беспокойство. Доклад, видимо, будет важным. Березовский неспроста пришел сюда, пришел без зова. Что же он принес? Воробьев шепнул Диме Волчку:

— Беги за Буровым, за Дуниным.

Волчок снова оказал комитету услугу своими быстрыми ногами. Он, запыхавшись, вбежал к Бурову и крикнул с порога:

— Родион Степаныч, Березовский там… наверное, с подвохом. Воробьев тебя на подмогу требует.

Когда Буров и Дунин пришли в заводский комитет, Березовский уже излагал самое главное из своего доклада.

Черные извилистые линии шли по карте от столицы на восток. Они проходили через пятна, обозначавшие северные озера, а потом опять начинались извилистые линии. Палец Березовского миновал Кострому, Нижний, Казань и остановился недалеко от Казани на берегу Волги. Это был путь, по которому буксиры тянули баржи со станками Устьевского завода.

— Вероятно, нам навяжут тяжелые условия мира. — Это было отчеканено с таким явным удовольствием, что Березовский, спохватившись, посмотрел на членов комитета. Нет, они, кажется, не почувствовали особой интонации в его голосе. — Будущее России, очевидно, уже не связано больше с морями. Политике Петра пришел конец. Что ж делать? Мы должны укрепиться на внутренней системе рек и каналов.

Ноготь мизинца заскользил по Волге, по Дону, по Каме. Другой палец пренебрежительно указал на Западную Двину, на Днепр.

— На этих рубежах нам не удержаться. Должно быть, сбывается старое, мрачное пророчество: быть Петербургу пусту.

Березовский не мог предвидеть, какое впечатление произведут эти слова, и тотчас пожалел о них. Ведь те, кому он их сказал, были коренные питерцы, связанные с городом своей жизнью, кровью, судьбой.

Поднялся шум. Заседание было прервано на полчаса. Дунин вплотную подступил к Березовскому:

— Стыдно вам! От какой кликуши вы это слышали? На какой паперти? Старух пугайте, а не нас.

Тщетно Родион успокаивал членов комитета, Дунин хватил кулаком по столу.

— Не будет пустой. Для чего мы начинали, чтоб стоял пустой? Мы и Керенскому не дали бежать в Москву… — Ему не хватило слов.

Березовский побледнел и, когда шум утих, продолжал, уже не глядя на карты:

— Поймите одно — Петроград дышать не может без кардифского угля. В войну везли из Донецкого бассейна. Он хуже, но в дело шел. А теперь? От Донецкого бассейна мы отрезаны. Везти уголь через Украину? Это уже особое государство. Нас задушат транзитными сборами. По цене это будет не уголь, а сливочное масло.

Все эти слова и цифры были подготовлены на тайных совещаниях с Корре.

Березовский говорил взволнованно, с увлечением:

— Я не политик, я техник. И я пока что начальник завода. Вы, товарищ Буров, смотрите на меня с подозрением, вы, товарищ Дунин, ударили кулаком по столу. Я понимаю вашу боль. Да, это больно. Но скажите сами: чем может держаться Петроград? Немец под боком, сырья нет, хлеба нет. Ведь вы умеете глядеть правде в глаза, какой бы жестокой она ни была. Есть план разгрузки столицы. Работает комиссия, которая утверждена новым правительством.

В эту минуту Березовский понял, что ведет опасную игру, но отступать уже было некуда. Можно только продолжать. На него смотрели здесь с ненавистью, которую еще не высказали открыто.

— Разгружать — не значит опустошать, — прервал Буров его речь.

— А кто говорит, что надо опустошать!

— Вы, но другими словами.

— Тогда ищите сами решение, товарищи. Я ничего не могу больше предложить. Я не держусь за свое место. Быть рядовым инженером сейчас гораздо легче. Я завидую себе прежнему.

Родион едва удержался от того, чтобы покачать головой. Но Березовский угадал его мысли.

— Не верится? А какие сейчас преимущества у начальника завода? Бензина и то не выдают на мою машину.