Сыновья идут дальше

Большую работу в Устьеве наладить не удалось. Работали по мелочам, и это угнетало народ еще больше, чем голод. Теперь в петроградских учреждениях приходилось ругаться из-за пустяков. В одно учреждение Дунин ездил за тоненьким карандашиком для Адамова, в другое — за пятью бочками мазута, в третье — за печатными бланками. На это уходила уйма директорского времени.

3. Лавочный посад

Поезд на Петроград шел в то время по полдня. Без всякой причины он стоял и стоял на станциях. Паровоз надрывался у семафора. Однажды у станции Груздевка, не дождавшись сигнала, пошли толпой на станцию. Дежурный сидел у телефона и разучивал на мандолине вальс «Молитва девы». Мелодию ему подавал дежурный с соседней станции. Дежурного поколотили, а потом привели в чувство водой и обещали в следующий раз поставить к стенке за такое издевательство над людьми. Он, молодой и франтоватый, плакал и просил прощения.

Станция Груздевка оставалась верна себе. В снежных сугробах стояли аккуратные, ничуть не пострадавшие уютные дома лавочников с теми же занавесками, с теми же столетниками на подоконниках, с теми же бойкими петушками на крыше. На всю округу только здесь и сохранилась сытая жизнь. На этой станции мешочники выгружали свои корзины, разносили по домам лавочников, а лавочники переправляли частями в Петроград. Сунуться с корзинками прямо в город было опасно. На вокзале в Петрограде к поездам выходили заградительные отряды. Выходить в Устьеве тоже не годилось — устьевцы могли приметить и потащить в Чека. Груздевка оставалась самым подходящим местом, чтобы через нее возить в город свинину, масло, мед, хлеб. Не таковы были лавочники, чтобы самим ездить на Волгу или на Украину, болтаться на буферах, набирать вшей. Они сидели дома, посредники между голодным городом и мешочниками, следили за причудливым ростом цен, прятали у себя груз, топили баню для мешочников, готовили им для обмена ситец, нитки. Лавочники знали, что происходит на линии. И дежурный порою забывал о жестоком наказании.

Однажды за семафором ждали гораздо дольше, чем обычно. В этот день в Груздевке стряслось, видимо, другое, посерьезнее, чем с мандолиной. Мешочники повскакали с мест, подались с узлами и с корзинами к дверям. Устьевцы, сидевшие в вагоне, смутно о чем-то догадались. В вагоне началась свалка, но мешочники пробились к выходу. Вслед им неслось:

— Шпана мешочная, почем соль?

— Возьми опорки за свинину!

— Дрова грузить гоняли вас, саранча?

— А, и ты здесь, идол!

В человеке, который низко надвинул на лоб меховую шапку, узнали Никанорова. Он бросился наутек.

— Пусти, говорю…

— Мешок оставь…

— Ос-ставлю я тебе…

— Яйца везешь? Вези яичницу! — Корзина с размаху летела на пол.

— Отдай корзину!

— На, лей прямо на сковородку.

Потом лишь узнали, что в Груздевке остановился заградительный отряд и мешочников предупреждали об этом долгим стоянием за семафором. Лавочники кормили и одевали дежурного и позволяли волочиться за своими дочками.

Все эти годы голода лавочники, осевшие на этой станции, богатели еще больше, чем прежде. Они набивали тайники золотыми монетами, мехами. В домах посадских мещан появилась городская старинная мебель, а в особо запасливых семьях — по два рояля, по десятку граммофонов.

— Они дворян в Питере раздевают, — говорил Дунин, — зажиточную интеллигенцию, Но неужели это все останется при них? Дудки.

Все эти годы еще сильнее, чем прежде, разгоралась никогда не утихавшая вражда устьевцев к соседнему лавочному посаду. Поминали ему его сытые дома и поколоченного франта дежурного, мешочников, которые прыгали из вагонов за семафором, отца и сына Протасовых, дачную гвардию. Долго лежала непроходимая черта ненависти между соседними посадами. О старой вражде стали забывать лишь лет через пятнадцать, когда уже не осталось лавочников в Груздевке.

4. «Гармонью по бюрократам»

Этой томительно тянувшейся, хотя и близкой, дорогой Дунин часто по делам завода ездил в город. Иногда он брал на помощь гармониста Леньку. Ленька, чтобы не было скучно в поезде, возил гармонь. В промерзшем вагоне он наигрывал польку-бабочку, и люди, согреваясь, постукивали в такт ногами. Вагоны ходили невероятно переполненные. Но для Леньки всегда оказывалось место. Его гармонь знали на линии.

— Гармонист! — кричал ему старый крестьянин. — Садись тут!

Он держал с собой вилы, как свечу, рядом с ним было свободно — боялись напороться.

Красноармеец, ехавший в отпуск, хлопал Леньку по плечу и предлагал:

— Сыграл бы ты «Горы Урала, я вас вижу вновь, политые кровью красных удальцов». Знаешь?

Красноармеец подтягивал:

«…наш комиссар любимый по фронту проехал, сомнем, ребята, белых, не страшна смерть, вскричал».

— Ну да! — доносилось из угла. — Комиссары верхом не ездят.

— Наш умеет, — не очень уверенно возражал красноармеец.

Он развязывал вещевой мешок и предлагал Леньке большой кусок серого сахару.

— Чего там горы Урала! — кричал старый крестьянин. — Нашу новгородскую знаешь — «Вечор поздно из лесочка…»?

Ленька играл и это.