Сыновья идут дальше

— Мучаешься? Плутаешь? — так встретили Дунина.

Перед ним сидел такой же, как он, недавний рабочий. На нем мягкая старомодная фуражка синего сукна. Один глаз у него чуть подергивается, будто подмигивает. На столе стоял монументальный чернильный прибор из мрамора и груда ведомостей. Он что-то выводил на ведомостях цветным карандашом.

— Да, лучше с беляками воевать, чем с конторскими душами. Но… воюю. Я тут второй месяц.

— Откуда?

— С Айваза. Ты ко мне?

— Вряд ли. Тоненькие карандаши не ты делишь.

— Чего ж зашел?

— Любопытно.

— Ходили и такие.

— Да на твою дощечку, как на огонек, должны бежать.

— Всякие были. Не тебе одному любопытно. Я о этой дощечки и начал войну с конторскими душами. Думал, очухаются, снимут свои дощечки. Ни с места. Слышу, посмеиваются: посмотрим, как он справится, повалят к нему без счета. Верно, валили. Хоть и не ко мне надо, а валят. Приходили даже на почту жаловаться, что посылку с хлебом украли. По семейным делам ходили. Ничего, терпел. Бывало, возьму кого за руку и веду вот к тому, что «без доклада не входи». Говорю: «Три часа у тебя товарищ ждал, не дождался, ко мне пришел». Они кому-то пожаловались, что я систему ломаю. Копали по-всякому. Раз за весь день ни одна женщина не пришла. Слышу, фырчат. Смотрю, на моей дощечке приписано — вали, значит, без доклада и прибавлено: «коли мата не боишься», Я утром, как пришел, не посмотрел. Ну, тут я обещал их в Чека отослать. Вот воюем. Нас, брат, тут еще мало. Поступай и ты сюда.

— Завод не пустит.

Разговорились.

— Дряни у вас тут хоть отбавляй.

— Хватает. Один, понимаешь, все по-новому говорит, не поймешь, что прохвост. Без мыла к тебе лезет. Есть такие. Может сказать «товарищ», а так скажет, что выходит будто «ваше благородие». Другой скажет «товарищ», и слышишь ты, что это не «товарищ», а, мол, хам ты, хам, куда залез. Всякие бывают. Но есть и без подвоха — человек как человек, есть честные, хорошие люди. Так из-за чего ты тут бьешься?

Хлопоты насчет шеллака кончились скандалом. Приехала какая-то комиссия, походила по заводу. Сначала держалась приветливо, а перед отъездом — недоступно.

Опытный человек спрашивал потом в дирекции:

— Пакеты комиссии с собой дали?

— Какие пакеты?

— Индивидуальные. Маслица, если у вас есть, сахар, чего-нибудь копченого.

— По шее им! Маслица и на больницу нет.

— Свинью подложат.

И вот целые дни просиживал Дунин в огромном доме, пересеченном коридорами. Вместе с ним дожидался Ленька. Секретарь не пускал их в кабинет заведующего отделом.

Когда надоело ждать, они оттолкнули секретаря и вошли в кабинет.

Кабинет был огромен и высок, как зал, устлан тяжелыми коврами. Потрескивали две печурки: одна возле колонны, а другая возле мраморного камина. На камине Аполлон приладил лиру поверх циферблата. Вероятно, у часов раньше был музыкальный звон, но теперь они не ходили и не звонили. Прихода двух людей не заметили. Дунин и Ленька опустились в золоченые кресла. Прислушавшись к разговору, Дунин вытаращил глаза. Его гнев утих на минуту.

За огромным столом, который был поставлен между двумя колоннами, шел громкий, временами горячий разговор. Говорили и спорили человек десять, одни из этого большого дома, пересеченного коридорами, остальные из других домов. Пожилая стенографистка, примостившись у края стола, записывала речи и нерешительно опускала карандаш, когда разговор переходил в быстрые реплики, которые невозможно передать на бумаге так, чтобы каждая была точно отнесена к определенному человеку.

Десять человек разрабатывали проект переустройства работы курьеров. Отныне курьеры не будут ходить по разным учреждениям. После окончания занятий, когда уже запечатана и приготовлена вся почта, курьеры из всех учреждений города сходятся в один дом и там обмениваются корреспонденцией.

Заседание вел хозяин огромного кабинета — начальник отдела, который задержал заводу шеллак. Нельзя было сказать, что этот человек живет в голодном, наполовину пустом городе. Единственным признаком какой-то перемены в его жизни был мешковатый френч. Впрочем, и френч был сшит не из плохого сукна, и шею подпирала узенькая полоска белоснежного воротничка. Казалось, что френч он надел наспех и случайно на весь день остался в нем. А остальное было прежним — розовое лицо, полные, отлично выбритые щеки, редкие, гладко зачесанные волосы, большие круглые стекла пенсне и выхоленный ноготь на мизинце, которым он постукивал по столу.

«Таким вот кладут в машину «индивидуальные пакеты», — с ненавистью подумал Дунин. — Знаю я тебя. Такие тайком от хозяев жалованье получали, чтоб не работать у нас».

Начальник отдела уточнял проект. Он веско разбирал расхождения. Одни предлагали уставить зал скамейками. Курьеры сдают почту одному человеку, а сами ожидают на скамейках. Специальный человек, назовем его «вызывающим», сообщает, в какие адреса прибыла почта.

— А курьеров тысячи, — раздается реплика. — Вызывать он будет два дня.

— Курьеров тысячи, — продолжал оратор. — Но можно провести в виде опыта…