Сыновья идут дальше

— Тоже давно известно: на покупку материалов или вам на получку. Контроль! У нас есть приемщики от морского министерства, от военного! Коли каждый будет контролировать, то у нас десять тысяч контролеров появится. Что же получится? Полнейший хаос. Вы надо мною контролер. Я над вами. А работать кто будет? У нас военные заказы. — Он говорил, не пощипывая бородку, а важно поглаживая ее.

— Может, войны и вовсе скоро не будет, — угрюмо сказал Дедка.

— Не знаю-с. Это вопрос высокой политики. А пока что военные заказы.

— Восьмичасовой рабочий день. И вообще… — Дедка с трудом подбирал выражения. — Социальное страхование…

— А-а. Но это уже проведено или будет проведено. Я согласовал с адмиралом Корре. И за увечье и за болезнь будут платить. И за прогульное время при старом правительстве. Приходили от вашей политической партии — я предоставил помещение. Спокойно работайте и… какой тут еще контроль?

— А вот вы на площади в книжечку тогда многое записывали, господин генерал, — съязвил Дедка.

Реполова передернуло от этих слов. Неприятно было вспомнить о книжечке. В тот день казалось, что эти люди захватили все, и надо поскорее приспособиться к ним.

— Моя книжечка касается меня одного. Если у вас есть еще претензии — изложите.

Представители устали. Им захотелось поскорей уйти. Все же Брахин добавил:

— Первое мая праздновать будем. Не так, как при царе, — не тайком в зелененьком лесу.

— Я слышал, что выйдет закон, что в первое мая устанавливается табельный день.

— Да, табельный!.. Заместо ваших царских! — визгливо выкрикнул Дедка.

— Если закон издадут, не будете работать. А самочинно — нет и нет.

— То есть как это «нет и нет»? — Дедка все искал возможности затеять острый спор.

— А так, что только по закону! — Реполов повысил голос.

— Обижаются люди, — вставил Хлебников, — что учительша в заводской школе ставит на колени носом в угол, к иконе. Может, другие теперь и вовсе в бога верить перестанут…

Он беспорядочно вспоминал о всей той сотне вопросов, которые записывали до ночи, и не мог вспомнить основных.

— Хорошо-с. Я поговорю с… у ч и т е л ь ш е й, — Реполов быстро взглянул на Хлебникова. — Что же это, полагается теперь не верить в бога?

— Бумажечки от попа, что на духу были, не понесем, — на прощанье подразнил Дедка.

На улицу не вышли, а вывалились. И зазвенел сердитый тенорок Дедки:

— Гнать такого генерала надо. Не нужен он нам. Гнать. Я! Я! Я! Я!

— Выгонят, — урезонивал Хлебников. — Другие выгонят. Да и нам за это дело будет от них, — похлопал себя по затылку. — Ох, депутаты! Самого же главного не сказали. Тут и помещение для детей, про больницу, о продуктах для потребиловки. Все мимо. После такого срама по-старому бы в полпивную зайти очухаться. Знаешь, Потап, пойдем ко мне. Племяш из города привез.

И хотя Дедке было наказано тотчас же идти к Бурову на отчет, он угрюмо поплелся за Хлебниковым.

Вечером Хлебников и сам подался к Бурову. Не знал он, о чем будут говорить с ним, но потянуло. Может, обругает Буров — легче станет. Он встретил Родиона на улице, когда тот шел вместе с Брахиным. Преувеличенно твердым шагом, как солдат на параде, Хлебников подошел к Бурову и отдал честь. Родион понял, что шутовство не от озорства, а оттого что совестно стало человеку перед самим собой.

— Здорово, новгородец.

— Верно, — согласился Хлебников. — Новгородское вече и есть. Читал я где-то, что новгородцы такали, такали, да Новгород и протакали.

— И вы чуть было не протакали заводский комитет.

— Верно, — одобрительно закивал Хлебников.

— Поправлять придется.

— Постой, Родион, — закипятился Дедка. — У нас тут идет с тобой партийный разговор. Хлебников в ячейке не был и не записан у нас покуда.

— Нехорошо, Потап, — заметил Буров. — Вот хочу, чтобы Хлебников был при партийном нашем разговоре. Ему полезно. Не чужой он для нас.

Хлебников сразу стал серьезнее.

— Ваша правда, — сказал он. — Гамузом и скопом ничего не сделаешь. Надо направлять людей. Я теперь с вами пойду, с вашим комитетом… Если примете. Только вы и можете направить. Не было бы такого срама, как сегодня, если бы с самого начала…

— Так чего ты, Потап Сергеич, сразу не пришел в партийный комитет после разговора с Реполовым?

Дедка остолбенел.

— Что тебя задержало?

— Говорено об этом, Родион. — Брахин отвел глаза. Теперь ему стало совестно, нестерпимо совестно.

— Говорено до Хлебникова, а теперь я при нем хочу. Ему это полезно. К нам человек идет. Записать его просит.

Брахин, однако, не стал повторять постыдное для себя признание, и Родион не настаивал. Он и до этих дней, а особенно теперь, замечал, что Брахин, неистовый Брахин, опускается. Это и беспокоило и сердило его. И теперь он рассердился так, что Дедка сразу же умолк и не решился возражать ему.

— А знаешь, мы за три часа, что ты где-то проболтался, много поправить могли. Могли народ позвать в цеха. И сегодня же Реполова выгнать. Почему сегодня же? Да чтобы показать нашу силу. Показать, что нам в лицо плевать нельзя.