Сыны Несчастья (ЛП)

— Они вернутся! — возразила Гайларда Эсканье, — они вернутся в Сабартес, и он, и его брат Гийом. Ты увидишь, Азалаис. И кто знает, может, они приведут к нам добрых людей?

Мы с матерью поднимались в Монтайю со стороны Асаладор. Дорога была прямая и езжая. Я нес сыры, завернутые в несколько толстых листьев капусты, и еще пару тюков шерсти, которые, в обмен на сыры, моя старшая сестра Раймонда должна была промыть и вычесать, мать спрясть, а отец — соткать для кумы Гайларды Эсканье. Меня же просто использовали для переноски тяжестей, как осла или мула. Но я был горд и вовсе не обижался. Отец говорил мне, что я в двенадцать лет почти такой же сильный, как он в сорок — да я и сам это знал. Мне без труда удавалось сопротивляться брату Гийому, когда мы боролись, и он на меня нападал, несмотря на его пятнадцать лет и тяжелую руку дровосека. Когда мы поднялись на перевал и подошли ко входу в ущелье Шиуля, я обернулся к матери:

— Мама, скажи, разве я, когда был маленьким, видел добрых людей? Я не помню ничего…

Мы остановились передохнуть. Я поставил сыры и тюки на траву у обочины дороги. Мы смотрели на горы в вечернем свете. Мать молчала и ничего не отвечала мне. Она сидела, сложив руки на коленях, нервно комкая пальцами ткань своей юбки. Я знал, о чем она думает. Я словно слышал ее мысли. Она напряженно думала о том, о чем мы остерегались слишком много говорить, собираясь по вечерам у очага. О тяжести пришлого, которое все еще давит.

— Тебе уже больше двенадцати, Пейре. Это возраст, когда человек уже имеет разумение. Твой отец говорил тебе об этом, и тебе, и твоим братьям и сестрам. Но кто знает, может, Несчастье опять вернется? Ты был еще слишком мал, чтобы что–то помнить. Тебе было четыре или пять лет, и это случилось сразу же после смерти твоего деда, старого Арнота Маури. Инквизитор Каркассона и настоятель Сабартес разрушили наш дом, потому что твой отец по моей просьбе приютил двух еретичек… Двух добрых женщин. Их арестовали и сожгли. Ну а нам удалось всё восстановить.

И по щеке моей матери, Азалаис Маури, покатилась слеза.

Она повернулась ко мне. Она была еще молода, моя мать — смуглая, всегда подвижная, немного худощавая. У нее было крупно очерченное лицо, и особенно на нем выдавались нос и скулы: я видел, что она смотрит вдаль мрачным взглядом, поджав полные губы, словно не может подобрать слов. Я почувствовал к ней невыразимую нежность.

— Самая худшая опасность, дитя мое, это не иметь возможности спасти свою душу. А я не верю, что священник из Монтайю или из Акса, монахи или каноники могут что–нибудь сделать для нас. Они только и умеют, что обязывать нас исповедоваться и есть облатки, но ничего больше предпринять для нас не могут. А моя мать и бабушка, все они получили хороший конец из рук добрых людей. Но сегодня всех добрых христиан сожгла Церковь. Уже много лет никто не видел ни одного. Но говорят, что в Ломбардии у них есть еще епископ и диаконы…

Она снова надолго замолчала, а я не осмеливался заговорить. Мой взгляд блуждал среди горных вершин и остановился на зубе Орлю. Я хорошо знал, что Царство Божье — это такое прекрасное место, где нам не грозит никакая опасность. Может быть, оно по другую сторону гор? Или далеко над Аксом? Но Ломбардия, о которой говорила моя мать, тоже находится по другую сторону еще более высоких гор.

Мы поднялись, я взял свою ношу, вскинул ее на плечи. Дальше дорога была практически ровной. Мы шли по равнинному высокогорному плато, по битому серданьскому тракту. Потом моя мать весело, хотя я ни о чем ее не спрашивал, стала рассказывать мне о семье Отье.

Она говорила о Пейре Отье, славном нотариусе из Акса. О его жене Азалаис, ласковой и терпеливой, которая подарила ему, по меньшей мере, восемь детей, не говоря уже о двух детях, которых родила ему его давняя возлюбленная Монетта. О его младшем брате Мессере Гийоме, которого в деревне знают немного лучше, потому что он женился на Гайларде, сестре Гийома Бенета из Монтайю.

— Я говорила о них с Гийомом Бенетом, — повторяла моя мать, — и он сказал мне, что это правда. То, что они ушли в Ломбардию, чтобы искать добрых людей. Но, знаешь ли, это меня не удивляет. Их семья всегда стояла на дороге Добра. Однажды твой дед Арнот Маури сказал мне, что дед Мессера Пейре и Мессера Гийома, который тоже был нотариусом и звался Мессером Пейре Отье, был добрым человеком и жил в Аксе много лет назад. Во времена костра Монсегюра или чуть–чуть раньше. Но ты придержи язык и никому ни слова!

ГЛАВА 2 ИЮЛЬ 1300 ГОДА