Сыны степей донских

19 января Кривошлыков от имени Казачьего ВРК телеграфно сообщил главкому о принятии условий. Имея в виду, однако, настроения фронтовиков, Донревком просил, чтобы официально руководство войной против Новочеркасска признавалось за ним, фактически же «план всей кампании должен исходить от командующих советскими и казачьими войсками, которые действуют в неразрывной связи друг с другом»[15].

Калединцы еще предпринимали отчаянные попытки переломить ход событий. На 20 января Чернецов назначил наступление на станицу Глубокую. Он рассчитывал разбить здесь наспех собранные части ревкома и, овладев железнодорожной станцией, открыть дорогу на север. Однако у Глубокой враг был встречен подошедшими от Луганска советскими отрядами Ю. Саблина и от Воронежа частями Г. Петрова. Главный удар приняли на себя 27-й и 44-й революционные казачьи полки.

С утра завязался упорный бой. Полупьяные чернецовцы пошли в штыковую атаку на расположенные к юго-западу от Глубокой позиции 27-го полка. Одновременно вражеская батарея повела беглый огонь по железнодорожной станции, где стояли эшелоны с красногвардейцами. В ревкомовском лагере чувствовалась растерянность.

Переломить ход боя мог только смелый, неожиданный для противника маневр. Именно такой и предложил командир 27-го полка Николай Голубов. Не слишком доверяли ему члены ревкома, но в сложившейся обстановке выбора не было. Этот еще сравнительно молодой войсковой старшина, отчаянный храбрец и полный георгиевский кавалер, был одним из самых популярных офицеров на Дону. Честолюбец и демагог, он летом 1917 г. выставил свою кандидатуру в войсковые атаманы. Потерпев поражение на круге, Голубов стал считать Каледина смертельным врагом. Вот почему он оказался на Каменском съезде, а потом принял предложение Щаденко возглавить 27-й полк и привести его на выручку ревкома. Лишенный каких-либо определенных политических убеждений, Голубов жаждал власти. По собственному признанию, он хотел стать «советским атаманом». Ему казалось, что время для этого пришло…

Голубов выделил конный отряд из нескольких сотен 27-го и 44-го полков и послал его кружным путем по глухим степным оврагам и балкам в обход правого фланга наступавших чернецовцев. Неожиданное появление конницы внесло смятение в ряды противника. Белоказаки бросились бежать в глубокий овраг, надеясь скрыться в густых зарослях терновника. Но было поздно. Стремительно продвигавшиеся вперед красные казаки отрезали врагу путь к отступлению.

Отряд Чернецова был разбит наголову, а сам командир с группой офицеров взят в плен.

Метивший в «красные атаманы» Голубов решил использовать пленение Чернецова для торга с Новочеркасском. Он заявил, что берет войскового старшину на поруки и гарантирует ему своим честным словом жизнь, если стоящий у Каменской отряд генерала Савельева не станет наступать на Глубокую. Чернецову предложили сообщить об этом запиской белому командованию.

Выбора у главаря банды не было. Цепляясь за предоставленную возможность, он вывел карандашом на клочке бумаги: «Я вместе с отрядом взят в плен. Во избежание совершенно ненужного кровопролития прошу вас не наступать. От самосуда мы гарантированы словом всего отряда и войскового старшины Голубова. Полковник Чернецов». Рядом поставил свою подпись Голубов.

Получив через посланцев 27-.ro полка записку, командующий белоказачьими частями Донецкого округа Усачев пришел в ярость. Он решительно не хотел примириться с тем, что надежды на разгром красногвардейцев рухнули. В запальчивости генерал велел передать командиру революционного полка и полковому комитету, чтобы те немедленно освободили пленников и доставили в Каменскую. Особенную заботу, подчеркнул он, проявить к Чернецову, предоставить ему отдельный вагон…

Подтелков был возмущен поведением Голубова.

— Как можно брать на поруки этого матерого бандита? Сколько он крови пролил! Революционным судом его судить, и немедленно!

…У самой Глубокой Подтелков и Дорошев встретили колонну пленных, конвоируемых казаками 27-го революционного полка. Чернецов, обезоруженный, в кровь кусая от бешеной злобы губы, шел в первом ряду. Когда Подтелков приблизился к нему, тот бросил на председателя ревкома взгляд, полный лютой ненависти.

— Ну отгулялся, орелик? — спросил клокочущим голосом Подтелков. — Надоели трупы шахтеров, так захотел казачьей кровушки попить?

— Подлец, изменник казачеству! — зашелся в крике Чернецов.

— Но, но, потише, — глухо обронил Подтелков. — Это ты изменник.

Они продолжали лениво переругиваться, как вдруг Чернецов сунул руку за борт бекеши, выхватил заботливо спрятанный пистолет, направил его на Подтелкова. Но — осечка…

— Разбегайтесь, господа, разбегайтесь, — успел он крикнуть офицерам. Те кинулись врассыпную.

«Все произошло быстро, — писал позднее С. И. Кудинов, — так что ехавшие за Чернецовым конвойные не успели схватиться за шашки. Они видели, как Подтелков перебросил с правой на левую руку повод, выдернул из ножен клинок и, перегнувшись, наотмашь ударил им Чернецова. Вслед за этим раздался его оглушительный рев: руби их всех!»