Сыны степей донских

— Лейб-гвардии атаманский полк, лейб-гвардии казачий, шестая гвардейская и тридцать вторая батареи, сорок четвертый полк, четырнадцатая отдельная сотня, — начал перечислять Подтелков. Он на мгновение остановился, припоминая номера частей.

— Двенадцатый и двадцать восьмой полки, — подсказал Кривошлыков, — двенадцатая и двадцать восьмая батареи.

— Восьмой, двадцать седьмой, двадцать девятый полки, — уверенно продолжал Федор, — каменская местная команда, десятый полк…

Вмешался Богаевский:

— Вы не имеете права говорить от имени всего казачества! Господа, что же это происходит? Несколько казачьих частей самочинно выбрали ревком, взяли в руководители немецкого шпиона Щаденко, прибыл к ним из Чертково красногвардейский отряд Петрова, и они решили объявить себя властью! Вот они, правители Дона, — сняв пенсне, он показал рукой в сторону делегатов, — вахмистр Подтелков, прапорщик Кривошлыков, рядовой казак Кудинов, атаманец урядник Скачков…

— Встать! — вдруг крикнул из публики высокий худой есаул, обращаясь к ревкомовцам. — С кем разговор ведете? Забыли! В струнку перед атаманом!

Делегаты насмешливо глядели на взбесившегося офицера.

Протолкавшись к столу, тот продолжал:

— Неужели, Подтелков, вы думаете, что за вами, недоучкой и безграмотным казаком, пойдет Дон? Если кто пойдет, так кучка оголтелых казаков, а затем те же казаки, очнувшись, вас и повесят…

Спустя пять лет, пройдя все пути и дороги гражданской войны и оказавшись в эмиграции в Болгарии, есаул Шеин горько разочаровался в белом движении. Сделавшись одним из активистов казачьего «Союза возвращения на Родину», он призывал станичников идти вместе с большевиками в строительстве новой России.

Когда улегся шум после выступления есаула, Каледин продолжил вопросы, которые скорее походили на допрос, чтобы выставить делегатов в глазах собравшихся изменниками казачества.

— Признаете ли власть народных комиссаров?

Подтелков:

— Это может сказать лишь весь народ.

— Мы, казаки, — подхватил Кривошлыков, — не потерпим такого органа, в который входят кадеты. Мы казаки, и управление у нас должно быть наше, казачье.

— Как понимать вас, когда во главе народных комиссаров стоят чуждые казачеству люди?

— Им доверила Россия. Мы считаемся не с лицами, а с идеей.

— Будете ли иметь с ними сношения?

— Да! Большевики прекратят наступление на Дон, как только власть перейдет к трудовому казачеству.

— Но так думаете вы. А как поступят большевики, пришедшие на Дон, нам неизвестно.

— Комитет уверен, — с нажимом произнес Подтелков, — что большевики, если переговорить с ними, подтвердят мои слова.

— Четвертого февраля соберется войсковой круг в новом составе. Народные представители все разберут и устроят. Согласен ли ВРК (Каледин с видимым презрением, раздельно, по слогам произнес — Ве-эр-ка) признать переизбранный новый войсковой круг и участвовать в контроле над выборами?

— Нет. Мы знаем, как проводятся выборы на круг. Туда протаскивают чиновников и атаманов, фронтовикам затыкают рот. Если нас будет там меньшинство, мы продиктуем свою волю.

— Но ведь это насилие…

— Наше требование, — перебил атамана Лагутин, — передайте власть Военно-революционному комитету. Если Войсковое правительство действительно стоит за мирное разрешение вопроса…

Богаевский: Значит?

Лагутин: Значит, надо объявить во всеобщее сведение о переходе власти ВРК. Ждать две с половиной недели нельзя. Народ ужасно наполнился гневом.

Время шло. Ни попытки атамана оказать нажим на делегатов, ни посулы разрешить все вопросы на войсковом круге не действовали. Ревкомовцы твердо стояли на своем.

Заговорили члены Войскового правительства. Елатон-цев, Карев, Уланов, как и атаман, твердили о необходимости подождать созыва круга, сделать все, чтобы мирно уладить конфликт.

— Снимите ультиматум, — взывал Светозаров. — Примите участие вместе с представителями Войскового правительства в переговорах с большевиками, которые на днях начнутся в Таганроге.

Видно было, что Войсковое правительство намеренно затягивает переговоры, юлит, ожидая чего-то.

Делегаты переглядывались между собой. Хватит разговоров, надо кончать. Пожалуй, прав был Щаденко.

— Давай, Федор, скажи, — шепнул Кривошлыков председателю ревкома. Тактично и умно он помогал главе делегации не сбиться с верного тона, находил точные слова, нужные в данный момент. «Злой суфлер», — шипела белогвардейская печать о роли Кривошлыкова на переговорах.

Подтелков поднялся, разгладил рыжеватые усы и, обращаясь к членам правительства, начал: