Сырок. История моей жизни и бизнеса

Воровская романтика ни минуты меня не прельщала. На любой зоне есть люди, делающие татуировки за чай. И некоторые из зеков, особенно деревенские, заказывали себе наколки: «Не забуду мать родную» и тому подобные фразы. Все зависит от уровня развития. Сколько я ни сидел с образованными людьми, например директорами магазинов, ни один из них наколок не делал. И мне даже в голову не приходило. Я ведь уже не пацан, а взрослый человек.

По моим наблюдениям, по первой ходке сидели в основном обычные люди. В Советском Союзе приходилось выживать. Если ты недоволен своей зарплатой, хочешь жить получше, надо что-то придумывать. Люди придумывали – их сажали.

Многое из того, чем они занимались, теперь называется предпринимательством, а раньше считалось хищением социалистической собственности.

Вот вам одна из причин развала той системы: уравниловка, когда все получали одинаковые зарплаты, приводила к тому, что люди работали плохо. Какой смысл надрываться, если зарплата у всех одинаковая? А проявления предприимчивости считались противозаконными.

На зоне с нами регулярно проводили политическую работу. Командир отряда читал лекцию о том, что надо становиться на путь исправления. Никто с ним не спорил. Иногда затевали какие-то исторические разговоры, например про Петра Первого, а вот антиправительственные беседы вести в те времена не следовало.

Чтобы разнообразить жизнь на зоне, я поступил там в школу и окончил 10‑й класс, хотя, конечно, этого не требовалось, так как у меня за плечами остались и школа, и медицинский институт. Но никто не препятствовал, хочешь в школу – иди. Там со мной занимались преподаватели, и весь вечер я был почти свободен. Сидишь читаешь в светлом, чистом помещении, а не в отряде, где 30–40 человек.

Из зоны меня перевели «на химию». Так называется облегченный режим отбывания наказания. На первом этапе химии ты живешь в общежитии в комнате по два-три человека. Допустим, в восемь утра уходишь на работу на Липецкий тракторный завод. Потом приходишь и отмечаешься в общежитии у милиционера. Можешь отпроситься у него погулять, и милиционер решает, отпускать или нет.

А на втором этапе химии я уже снял квартиру, но продолжал отмечаться в общежитии. Квартиру я арендовал у деда – бывшего кулака, и мне там приглянулась одна цыганка – крупная, красивая баба. У тамошних женщин выбор маленький: на заводе пьяницы одни, а раз пьяница, значит, импотент.

Мы с этой цыганкой стали встречаться. Деду, крепкому мужику лет шестидесяти, она тоже приглянулась. Однажды цыганка вышла в туалет на улицу, и он полез к ней целоваться. Уговаривал: зачем тебе с зеком общаться, у меня дом свой, давай вместе жить.

Дед, кстати, разумный оказался. Он рассказывал, что кулаки до войны так удобряли свои участки земли, что аж до 80‑х годов на их участках рожь росла лучше, чем на всем колхозном поле. Вовремя поняв, что будут раскулачивать, он устроился на завод. Работал сначала грузчиком, потом в доменном цеху, прилично получал и отстроил себе добротный дом. Потом жена умерла, и он стал засматриваться на молодых.

Поскольку меня посадили надолго, срок, после которого я мог попасть под условно-досрочное освобождение, еще не подошел. И моя дорогая мама дошла аж до Верховного суда, в итоге отправившего дело на пересмотр. Тогда уже начались новые веяния, касавшиеся в том числе и свободы предпринимательства, поэтому появились неплохие шансы.

Наверное, на судью определенное впечатление произвели мои слова в суде:

– Вот смотрите: меня посадили. Я отсидел три года. И чего добились? Семьи нет, ребенок – сирота… Вся жизнь развалилась, нужно все начинать по новой. Я никакой не уголовник, а врач. Чего добились-то?

В общем, в 1986 году меня оправдали, сняв судимость, что в дальнейшем очень помогло. Спасибо судье огромное за это. Надо бы ее найти и как-то отблагодарить.

Когда я приехал домой, Таня была на работе, а служила она тогда официанткой в кафе. Встретили меня теща и четырехлетняя дочка Наташа, светлая, тоненькая девочка.

Они жили в трехкомнатной коммунальной квартире. В первой комнате обитала одна старушка, вторая комната была нашей, а третья – временно свободна, так как женщина, которая там жила, умерла, но никого другого государство (а тогда все жилье принадлежало государству) еще не вселило.

Мы с дочкой подружились, стали играть, видно было, что я ей понравился. И вечером она спросила:

– Папа, а где ты будешь спать? Со мной в комнате?

– Нет, доченька, я буду спать с мамой.

– А с мамой спит дядя Леша…

Я молча встал и пошел собираться. Чемодана не имелось, взял обычную простыню, завернул в нее немногочисленные вещи: рубашку, трусы и носки – и уехал к маме.

Вечером я напился, заперся в ванной и рыдал. Когда мать постучала в ванную, я сказал, что все в норме, просто отравился. Рыдания сами рвались из меня.

Глава 5. Перестройка