Далее произошло нечто анекдотическое: Апраксин решил, что под «последним средством» имеется в виду как раз пытка. Испугался настолько, что его стукнул то ли инфаркт, то ли инсульт – упал со стула, а подняли уже неживого. Столь легкомысленный эпитет для его кончины я употребляю потому, что лично мне его нисколечко не жалко: никчемный был человечишка, совершеннейшая бездарь как полководец, высоких воинских званий и высших орденов удостоился исключительно благодаря тому, что водил тесную дружбу с Алексеем Разумовским, Иваном Шуваловым и канцлером Бестужевым. Да вдобавок долго прослужил в Семеновском полку, одном из двух престижнейших гвардейских. Весь его военный опыт – это два года войны с Турцией (1737–1739), где он был на десятых ролях в чине секунд-майора (тогдашнее майорское звание, как позже капитанское вплоть до революции, делилось на две степени: секунд-майор и премьер-майор, уже как бы «полный»). Не за что его жалеть, право…
Мелкоту выпустили. Единственный, кто остался под замком, – Бестужев. Его давние враги не могли пройти мимо столь удобного случая. И добились того, что бывшего канцлера в конце концов приговорили к смертной казни. Правда, не за реальные прегрешения – их-то как раз доказать не удалось – кто бы и когда выдавал расписки в получении взяток? Поэтому обвинили в «оскорблении ее императорского величества», в том, что Бестужев был горд и жаден, докладывал наследнику и его супруге всякую неправду о государственных делах и всячески отвращал их от «любви и почтения» к императрице. Ну не было конкретики – а разделаться хотелось, благо было за что…
Разумеется, в соответствии с «мораторием» Елизаветы его не казнили. И в сибирскую ссылку не отправили – всего-то навсего лишили всех чинов, званий и орденов, сослали в его же собственную подмосковную деревушку. Можно сказать, отделался легким испугом. Воспрянувший духом Бестужев до того обнаглел, что накропал книжицу под названием «Стихи, избранные из Священного Писания, служащего к утешению всякого христианина, невинно претерпевающего злоключения». Невинной жертвой он, стервец, недвусмысленно выставлял себя, любимого…
Петр III о Бестужеве не вспомнил – у него были гораздо более важные дела, хотя бы заключение мира с Пруссией. Был он гораздо умнее, чем принято думать («черную легенду» о его скудоумии создали Екатерина и ее сторонники), и руководствовался государственными соображениями: союзники Россия и Пруссия представляли в Европе нешуточную силу, не зря Екатерина позже в отношениях с Пруссией не отменила ничего из достигнутых Петром договоренностей, возвращенную им Фридриху Восточную Пруссию так за Фридрихом и оставила, хотя имела всю возможность переиграть – Восточная Пруссия была еще битком набита русскими войсками.
Вот Екатерина, придя к власти, Бестужева быстренько из ссылки выпустила и вернула ко двору – явно в благодарность в первую очередь за то, что он успел сжечь все бумаги по заговору и не дал ни на кого никаких показаний. Однако никаких должностей все же не дала – у нее имелись свои сторонники и любимчики, которых следовало вознаградить, в том числе и должностями, а Бестужев, рассуждая прагматически, по причине преклонного возраста уже мало пользы мог принести. Он прожил еще четыре года, потом помер своей смертью – и черт с ним, откровенно-то говоря…
Люблю я и нередко применяю «метод Валишевского». Что за метод? Да ничего сложного или загадочного. Историк-любитель Казимир Валишевский им часто пользовался. Будучи чистокровным поляком, вынужденным по каким-то политическим делам эмигрировать, он, по идее, не должен был питать любви к России, однако в начале XX века написал немало книг по русской истории, до сих пор издающихся. Пока русские историки старательно переписывали друг у друга «черные легенды» об Иване Грозном, Валишевский написал самую объективную на то время биографию Грозного. И в конце чуть ли не каждой главы уточнял: «Давайте посмотрим, что в это время происходило в Европе». И выкатывал такой список европейских кровавых безобразий, что Грозный на их фоне выглядел сущим ангелом кротости, белым и пушистым…
Вот этот метод и применим. Что происходило в XVIII веке в Европе? Да то же самое…