Сыщик Путилин

— Но ведь это мог сделать и кто-нибудь другой.

— На этот раз Сонечка попалась: она запуталась волосами за пуговицу сюртука убитого и оставила на ней целую прядь. А ее волосы я хорошо знал, так как она дважды была почти в моих руках.

— А как ты разгадал, что Азра подослана?

— Во-первых, потому, что среди евреев почти не бывает предательства по отношению друг к другу, а во-вторых, слишком уж горячо она просила арестовать Соньку Блювштейн.

В руках палачей

Приговоренный к каторге и плетям

Стояли жаркие июньские дни. Духота в Петербурге, несмотря на обилие воды, царила невыносимая. Мы с Путилиным сидели и, по обыкновению, оживленно беседовали.

— А хорошо бы, на самом деле, доктор, удрать куда-нибудь из этого пекла! — обратился ко мне мой гениальный друг.

— Безусловно. За чем же дело стало? Возьми отпуск на двадцать восемь дней, и поедем.

Не успел я окончить фразы, как в кабинет вошел прокурор окружного суда.

— Ба! Какими судьбами? — шутливо воскликнул Путилин.

— Неисповедимыми, дорогой Иван Дмитриевич! — рассмеялся грозный жрец храма Фемиды. — Здравствуйте, доктор!

Мы обменялись рукопожатием.

— Держу пари, господа, что вы или обмозговываете какое-нибудь новое блестящее следствие-розыск, или…

— Или что? — улыбнулся Путилин.

— Или адски скучаете… — докончил прокурор.

— Благодарю покорно! Это отчего же нам скучать?

— А оттого, что разве может Иван Дмитриевич Путилин пребывать вне сферы своей блестящей кипучей сыскной деятельности?

— Помилуй бог, вы здорово промахнулись, Алексей Николаевич! Представьте, как раз наоборот: мы мечтаем с доктором куда-нибудь удрать из Петербурга, в глушь… — ответил Путилин.

— Ой, что-то не верится! А знаете ли вы, по какому случаю я приехал к вам, Иван Дмитриевич?

— Понятия не имею.

— Передать вам горячую просьбу одного осужденного, приговоренного судом к каторге и плетям.

Удивление промелькнуло на лице Путилина.

— Уже приговоренного? И просьба ко мне?

— Да.

— В чем же дело?

Видно было, что гениальный шеф сыскной полиции сильно заинтересовался этим обращением.

— Вчера, делая обход в тюрьме, — начал прокурор, — я зашел в одиночную камеру преступника-убийцы Александровского, заключенного временно, до отправки на каторгу, в этой тюрьме.

— Александровский? Позвольте, это по делу об убийстве старухи-ростовщицы Охлопковой? — уточнил Путилин.

— Да. Вам знакомо это дело?

— Как же, как же. Хотя я не вникал в его детали, занятый массой других важных расследований.

— Ну-с, так вот, когда я вошел в камеру убийцы, он вдруг бросился ко мне и с мольбой протянул руки. «Ваше превосходительство, — сказал он, — окажите мне одну милость!» Я его спросил, в чем дело, чего он страстно просит. И тут он удивил меня донельзя: «Знаете ли вы господина Путилина?» — «Знаю, — ответил я. — Это начальник сыскной полиции. А ты почему же спрашиваешь меня об этом?» — «А потому, что хотелось бы мне повидаться с ним». — «Зачем?» — «А затем, что он, может быть, спас бы меня от несправедливого приговора суда. Клянусь вам, господин прокурор, что не виновен я в убийстве этой старухи. Не я ее убил, а кто-то другой». Я пожал плечами и заявил ему, что теперь поздно рассуждать об этом, что он уже осужден и что никто теперь не может спасти его. Спросил я его также, откуда он про вас знает. На это несчастный ответил: «Когда мне вынесли обвинительный приговор, защитник мой пожал мне руку и сказал: „Бедный вы, бедный! Дело повернулось так, что все улики против вас. Единственный человек, который мог бы пролить луч света на это темное дело, — господин Путилин. Я очень сожалею, что не обратился к его помощи. Я верю в вашу невиновность, но суд взглянул на дело иначе“. И вот-с, ваше превосходительство, очутившись здесь, я все время не переставал днем и ночью думать об этом Путилине». Тут он, Иван Дмитриевич, вдруг упал передо мной на колени и зарыдал: «Умоляю вас, привезите ко мне Путилина! Может, он еще спасет меня, вырвет из рук палачей, избавит от каторги!» Он ползал у моих ног, норовя поймать и поцеловать мою руку. Я поднял его, стараясь утешить, и обещал исполнить его просьбу, что, как видите, и сделал.

С глубоким вниманием слушал Путилин рассказ прокурора.

— Обвиняли его, конечно, не вы, Алексей Николаевич? — спросил великий сыщик.

— Да, не я. Но почему, Иван Дмитриевич, вы добавили слово «конечно»?

Путилин усмехнулся:

— Потому, что если бы обвинителем были вы, то, по всей вероятности, вы не приехали бы ко мне со странной просьбой осужденного. А вдруг налицо действительно роковая судебная ошибка? Разве вам, как прокурору, приятно удостовериться, что вы закатали невинного человека? Скажите, каково ваше мнение: справедлив приговор или есть хоть какие-нибудь сомнения, которые можно трактовать в пользу осужденного?

Прокурор пожал плечами:

— Я лично безусловно убежден в его виновности.

— Что же в таком случае должно означать это непостижимое обращение преступника ко мне?