Сыщик Путилин

— И тогда следствие нарисовало себе такую картину. Прослышав о богатстве старой купчихи-ростовщицы, Александровский, по профессии серебряных дел мастер (которому, кстати, отказали от последнего места за пьянство), замыслил ограбить Охлопкову. Под предлогом заклада он явился к той рано утром и, не замеченный дворником, позвонил и был впущен ростовщицей в дом. Что встает она рано, чуть не с петухами, ему могло стать известно от каких-либо клиентов жадной старухи, ибо целым рядом свидетельских показаний было действительно установлено, что Охлопкова вставала чуть свет и обходилась без услуг дворника. Итак, преступник вошел и, объяснив цель своего прихода, был впущен ростовщицей в комнату. Тут он бросился на старуху, и между ними началась неравная борьба. Ему, атлетически сложенному, не много надо было употребить усилий, чтобы задушить Охлопкову. Расправившись с ней, злоумышленник бросился грабить. Но все сундуки, где, по его расчетам, хранились деньги старухи, были заперты на большие железные замки. Ломать их было трудно: под рукой не было подходящих для этого орудий. Преступник бросился тогда к комоду и там, очевидно, схватил все, что нашел, — триста рублей. Страх, что его могут обнаружить, овладел им с победной силой. Александровский бросился бежать, но тут у него появилась мысль скрыть следы содеянного преступления путем устройства пожара. Если труп сгорит — следов не останется. Разве старуха не могла опрокинуть на себя горевшую лампу? Конечно, конечно. И вот он раздевает труп, укладывает его около кровати, разбивает лампу, обливает часть кровати, комода и белье керосином, зажигает и тихо, крадучись направляется к выходу. Но клубы дыма и язычки пламени опережают его: в ту минуту, когда он собирается выскользнуть из квартиры, он попадается в лапы дворника. Так?

Путилин говорил невозмутимо-спокойно, уверенно, словно он видел эту страшную картину собственными глазами.

— Кажется, — добавил он, — это именно то, о чем говорил в своей обвинительной речи ваш коллега, Александр Николаевич?

— Да-да… Честное слово, вы поразительно точно и тонко передали базис его обвинения! — воскликнул прокурор.

Путилин поглядел на часы:

— Мы можем ехать, господа.

В камере осужденного

Шаги гулко раздавались в унылом, мрачном, темном и вонючем острожном коридоре. Впереди шел старик надзиратель с ключами в руках, за ним следом Путилин, прокурор и я. Конвойные солдаты замыкали шествие, почтительно отдавая честь представителям прокуратуры и сыска.

— Вот здесь, Иван Дмитриевич… — проговорил прокурор.

— Вы желаете присутствовать при моем разговоре с осужденным? — спросил Путилин.

— Это зависит от вас. Если вы ничего не имеете против этого, то я был бы рад поприсутствовать.

— Пожалуйста.

Надзиратель огромным ключом открыл дверь каземата. Солдаты выстроились у двери. Отвратительный, удушливо-спертый воздух ударил нам в лицо. Пахло знаменитой русской парашей, сыростью… Когда мы вошли, сидевший у стола арестант в испуге вскочил.

— Господи, неужели за мной?.. Уже?.. — вырвался у него испуганный возглас.

Это был высокого роста, хорошо сложенный, почти еще молодой человек. Пятимесячное пребывание в остроге успело наложить свою печать на его нервные, выразительные черты. Страх отразился на его лице.

— Ну вот, Александровский, я исполнил вашу просьбу: я привез к вам господина Путилина. Он стоит перед вами, — проговорил прокурор и, сказав это, указал осужденному на моего гениального друга.

— Поблагодарите его превосходительство за согласие приехать сюда… — добавил прокурор.

На несколько секунд арестант словно замер. Он отступил назад. В его глазах, полных муки, страдания, засветились огоньки и безумной радости, и вместе с тем испуга. Путилин приблизился к нему, впиваясь в его лицо удивленным взглядом.

— Здравствуйте, бедняга Александровский! Вы выразили желание видеть меня. Я приехал к вам.

Какой-то судорожный вопль вырвался из груди приговоренного к плетям и каторге.

— Ваше… ваше превосходительство! — захлебнулся он в волнении. — Благодарю вас… Спасите меня!

Путилин снял с правой руки перчатку.

— Вы видите эту руку, Александровский? Это — правая рука Путилина, которую он никогда не подавал мерзавцам, посягавшим на чужую собственность, чужую жизнь. Но вам я ее протяну, если… если…

— Что если, ваше превосходительство? — пролепетал заключенный.

— Если вы прямо, честно и откровенно скажете мне, виновны вы или нет. Решайте.

Я с восторгом глядел на моего гениального друга. Как он был высок, красив в этот момент!

— Пожмете мою честную старую руку? — снова прозвучал голос Путилина. — Вы, ремесленник, а теперь каторжник?

Миг — и с рыданиями бросился к ногам Путилина осужденный.

— Не пожать, а поцеловать я ее хочу, ваше превосходительство! Клянусь памятью своей матери, я не виновен!

Лицо Путилина просветлело. Он ласково поднял арестанта с колен и кратко бросил ему:

— Садитесь. Давайте говорить, Александровский.

Послушно, как автомат, сел осужденный на табурет, привинченный к полу.