Сыщики из третьей гимназии и Секрет медальонов

– Милый, а почему ты не купил к нему сережки?

По правде говоря, на них не хватило денег, а отпустить украшения в кредит в лавке не согласились.

– Говорят, что вы и так всем должны, – объяснил ювелир причину своего отказа.

Это было сущей правдой. Любаша постоянно требовала подарки, и за какой-то месяц Чванов спустил на них всё свое состояние, а вчера подписал вексель на немыслимую сумму под невероятные проценты. Полученных денег хватило на колье, лихача и ужин с шампанским в трактире, где пела Любаша. Повезло ещё, что она согласилась поехать к ней на квартиру, потому что за гостиницу платить было нечем.

– Почему молчишь? – Любаша обняла Чванова за шею.

– Я забыл про сережки. Куплю сегодня.

– Ловлю на слове. А теперь уходи. Мне нужно поспать после нашей безумной ночи.

– Я тоже бы не прочь…

– Нет, шалунишка. С тобой я не высплюсь. А вечером мне выступать.

На лестнице Чванов вывернул все карманы в надежде найти случайно затерявшийся двугривенный, но кроме подписанного векселя на пятьдесят тысяч рублей, ничего не нашел. Пришлось идти в меблированные комнаты на Невском пешком. Коридорному он приказал разбудить в четыре пополудни, рассчитав, что за двадцать минут он приведет себя в порядок, а за сорок дойдет до Коломенской, где жил брат. В пять тот обычно обедает, а значит, удастся наконец-то поесть. Ведь, кроме бокала шампанского, Любаша ничего более не предложила.

Дворник Прокопий, предупредительно распахнув перед ним парадную дверь, тут же протянул руку.

– Обещали вернуть двугривенный, ваше благородие, – напомнил он.

Неделю назад в прошлый свой визит Чванов убедил брата одолжить ему тысячу, на которую в тот же день был куплен перстень с сапфиром для Любы. Но тысяча была дана в сотенных купюрах, никакой бы «ванька» сдачи с «катеньки» не дал бы. Поэтому Чванов и «стрельнул» деньги у Прокопия, мол, мелочи нет.

– Потом, потом, – отмахнулся от дворника офицер.

Дверь открыла кухарка Дарья. Принимая фуражку с перчатками, похвасталась новой косынкой:

– Аленькую выбрала. На Коломенской ни у кого такой нету.

После сытного обеда братья прошли в гостиную и закурили.

– Денег больше не дам, – ни с того ни с сего сказал Александр.

– Я разве прошу? – попытался улыбнуться Анатолий, до того будучи уверенным, что и на этот раз выманит хотя бы полтысячи.

– И правильно делаешь. Потому что не дам.

– Но почему?

– Потому что слухи ходят…

– Какие ещё слухи?

– Что ты банкрот. Что векселя подписываешь не глядя. В долговую тюрьму захотел? Думаешь, я оттуда тебя выкуплю?

– Сашенька, родненький. Но хотя бы полтысячи.

– Полтысячи, – рассмеялся Александр. – Да я тебе даже полтинника не дам.

– Но ты ведь богач. И все благодаря мне. Я ведь согласился тогда, после смерти мамы, не забирать мою долю сразу.

– Да, но я её уже выплатил.

– Полтысячи, умоляю. Сжалься надо мной ради памяти отца.

– Нет. У меня лишних денег нет. Люди приносят заклады, если у меня не будет наличных, пойдут к другому ростовщику.

– Тогда отдай мне портрет отца. Он принадлежит нам обоим. Я его продам и отдам тебе половину денег.

– Ты рехнулся?

– Сашка, Сашка, мне очень нужны деньги. Дай хоть что-нибудь.

Александр открыл спрятанный за портретом отца несгораемый шкап и достал оттуда две «катеньки».

– Прибавь ещё…

– Нет.

– Ну, хоть на этом спасибо!

Штабс-капитан выскочил из квартиры, ни с кем не простившись. Прокопий опять попытался напомнить про долг, за что получил в рыло.

К ювелиру пришлось идти пешком. Тот был безжалостен:

– Не отдам я эти серьги за двести рублей. Про четыреста пятьдесят ещё можно потолковать…

– Оставшиеся двести пятьдесят я занесу завтра.

– Прекрасно! И сразу получите серьги.

У Чванова чесались руки выхватить шашку и разрубить проклятого немца напополам. Он с трудом себя сдержал. Ведь в лавке кроме хозяина находилось с полдюжины приказчиков, они бы его скрутили и сдали полиции.

– За двести могу предложить вам вот эти сережки. – Ювелир открыл одну из витрин.

– Нет. Других не надо, – плюнул на пол Чванов и вышел вон.

На Большой Морской всегда стояли лихачи. Штабс-капитан подошел к одному из них, одетому в молодцеватый темно-зеленый кафтан и франтоватую голубую шапку, Егорке:

– В долг отвезешь?

Лихачи прекрасно знали, что постоянно кутящие клиенты иногда садились на мель. Но когда с неё выплывали, а это случалось, всегда щедро отдавали долги. Поэтому, улыбнувшись белоснежными зубами, пригласил:

– Само собой? На Крестовский? К Любаше?

Чванов, усаживаясь, кивнул.

В трактире его встретили как дорогого гостя.

– Отдельный номерок? Как всегда? – спросил одетый во все белое половой.

– Любаша где?

– Любовь Ивановна поёт.

– Где?

– В пятом нумере.

– Кому?

– Какой-то новый саврас.

Саврасами называли юношей из купеческих семей. Чванов без стука вошел в номер. Любаша как раз заканчивала его любимый романс под аккомпанемент семиструнной гитары:

Сладкою речью сердце сгубил он,
Нет, не любил он, ах, не любил он меня.

Чванов всегда, слушая этот романс, шептал:

– Он не любил. А я, я люблю. Больше жизни люблю, Любаша.