Сыщики из третьей гимназии и Секрет медальонов

Выступление Тарусова и последнее слово самого Чванова присяжные слушали вполуха. И на вопрос судьи, совершил ли тот смертоубийство в умоисступлении, ответили отрицательно. На основании их вердикта суд приговорил Чванова к двенадцати годам каторжных работ и лишению всех прав состояния.

Тарусов предложил подать на кассацию.

– Возьму с вас всего сто рублей, – пообещал он.

Но Чванов отказался.

* * *

1873 год

Дерзкий на ходу придумал для Сони историю о том, как на каторге «заразил» своими идеями всеобщего равенства двух конвоиров, которые и помогли ему оттуда сбежать.

– Теперь надо его мамку вытащить из тюрьмы, – погладил он Кешку по русым вихрам.

– Она тоже политическая? – уточнила Соня.

– Нет. После моего ареста Фрося опустилась, попала на самое дно, а в прошлое воскресенье просто оказалась вместе с Иннокентием не в том месте в не то время.

«Черт бы их обоих побрал», – добавил про себя Дерзкий. Если бы не внезапное появление Соловьевых, сам бы он уже был за границей.

– Но меня, увы, тоже ищет полиция. Благодаря старому проверенному товарищу нам с Кешкой удалось от них улизнуть. Но у полиции имеется моя фотографическая карточка. Агенты сыскной ходят по гостиницам и меблированным комнатам. Мне нужен приют на одну, максимум две ночи.

– Понимаю.

Соня глядела на Дерзкого влюбленными глазами. Вот он, её герой. Отважный дворянин, офицер, который пытался просвещать солдат и за это пострадал. Как жаль, что у него есть жена.

– А как вы собираетесь освободить вашу супругу?

– Нет, мы с Ефросиньей не венчаны. Однако помочь ей я обязан. В ближайшие дни её должны перевести из Адмиралтейской части в Московскую. Я планирую напасть на конвой, освободить Фросю и умчаться с ней на знакомом лихаче. Ну а потом мы махнем за границу.

– Если вам нужна моя помощь, я готова. И я умею стрелять, – заявила барышня.

– Для начала предоставьте нам убежище.

– Это само собой. Вы есть хотите?

– Нет, – хором ответили Дерзкий с Кешкой.

– Вот и славно. А то я прислугу уволила. Завтра придется питаться в кухмистерской. Ну, а теперь за азбуку.

Через полчаса раздался звонок в дверь.

– Кто это? – спросил обеспокоенный Чванов у Сони.

– Может, кто-то из моих друзей. Я должна вас с ними познакомить.

– Не стоит. Черная лестница у вас с кухни? – уточнил Дерзкий. – Я пока побуду там. И если к вам нагрянула полиция, уйду по черной лестнице от них.

– И я с тобой, – воскликнул Кешка.

– Нет. Ты ещё читать не научился. Так что останешься с Соней.

Соня вышла в коридор, спросила:

– Кто?

– Да я это, Африканыч, старший дворник.

Девушка открыла дверь.

– Сильно извиняюсь, что потревожил. Но хлопец у вас уже второй день ночует. А сегодня с ним и какой-то мужчина в квартиру вошел. Если оба будут ночевать, мне бы документы на прописочку.

– Пойдём со мной, – велела Соня.

Дойдя до двери столовой, она велела дворнику обождать и через минуту вышла с синенькой пятеркой в руке:

– Такие документы устроят?

Африканыч был мужчина положительный, непьющий, работящий, откладывавший каждую перепавшую в его руки копейку на обустройство хозяйства в родной деревне. Конечно, за подобный «документ» его могли выпереть со службы. Но это ежели вскроется. А почему, собственно, оно должно вскрыться?

– Благодарствую вам, барышня, – поклонился он Соне.

Когда он ушел, Соня начала обучение. Но Кешка уже устал, его клонило ко сну. Да и Дерзкий после вчерашней бурной и бессонной ночи тоже клевал носом. Соня отвела их в спальню родителей, а сама ещё долго перечитывала любимую книгу «Что делать?». Отложив её, Соня потушила керосиновую лампу и легла в узкую кровать, но сон долго не приходил. Её воображение рисовало картины предстоящих схваток за прекрасное будущее. Но если раньше её героем был Вадим, то теперь его образ совершенно затмил беглый каторжник, храпевший сейчас за стенкой.

Глава четырнадцатая

1872 год

Из Окружного суда в съезжий дом Петербургской части Чванов вернулся раздавленным. Но там его ждал сюрприз – старик-князь Желнобобов. За прошедшие полгода население камеры поменялось много раз, и вот наконец первый, кто туда вернулся.

– Ну что, туза поймал? – спросил нищий.

– Да, двенадцать лет каторжных работ.

– А я ведь тебя предупреждал. Не любят судьи симулянтов.

– А что мне оставалось делать?

– На такой вопрос ответа у меня нет. Зато знаю способ забыть сам вопрос. Если, конечно, деньги имеются.

– Деньги есть. Пятьсот рублей. Надеялся их сегодня вручить адвокату.

– Тогда закажи-ка, милок, водки с закусками. Да побольше.

Чванов заказал и стал расспрашивать Желнобобова о том, что ждет его в пересыльной тюрьме, куда его на днях, а может, даже завтра, переведут.

– А я разве знаю? – ответил нищий князь. – Я завсегда в отделениях для благородных. А ты, милок, теперь и вовеки веков уже не дворянин, а низшее сословие. Могу лишь подсказать, что когда войдешь в камеру, на вопрос «Кто ты?» ответь «Жиган!»

– Что сие значит?

– Что ты каторжник, милок.