Сыщики из третьей гимназии и Секрет медальонов

– Кажется, вспомнил, – подхватив стремянку, дьячок пошел в самый дальний угол. Там, взобравшись по ступенькам, он сильно дунул на корешки, потом два раза чихнул, потому что потревоженная пыль тут же отомстила, забравшись в нос, и вытащил переплетенный в потрескавшуюся кожу фолиант. Спустившись вниз, он указал Дерзкому на низенький столик, возле которого ютилась колченогая табуретка. Присев, каторжник начал листать заполненные выцветшими чернилами страницы. В первом разделе были записи о крестинах, во втором – о венчании, в третий, самый большой, заносились отпевания. За 4 мая 1828 года по церкви Смоленской Божией Матери было десять записей, но нужной среди них не оказалось.

– Эй, – окликнул Чванов прикемарившего на стуле дьячка. – Дай-ка мне метрическую книгу Троицкой церкви за тот же год.

Канцелярист нехотя снова забрался по лесенке и вытащил с нижней полки тетрадь:

– Что-то конкретное ищете?

– Не твое собачье дело.

Но и в книге Троицкой церкви искомой записи не оказалось – 4 мая 1828 года в ней было проведено лишь одно отпевание – некрещеного младенца, родившегося мертвым.

Неужели он неправильно разгадал шифр? Дерзкий достал медальоны. Да нет, иначе трактовать их нельзя. На каждом береза прорисована. На каждой четыре пары веток. На том, что принадлежал ему – о чем свидетельствовала заказанная отцом гравировка на крышке «Сыну Анатолию от отца», – слева направо и сверху вниз листочками была нарисована комбинация цифр: 1,8, 2, 8, 0, 5,0, 4. То есть, 1828 года мая четвертого дня. На Сашкином медальоне: 1,8,1,3,0,1,14. То бишь, 1813 года января четырнадцатого дня. Именно в такой последовательности (год, месяц, число) дата указывается в официальных документах. Да и на могильных плитах того периода тоже. И хотя в метрических книгах дату рождения умершего не пишут, зато указывают возраст. Но никто из умерших четвертого мая 1828 года не прожил пятнадцать лет. Были трехлетние, пятидесятичетырехлетние, даже старуха за восемьдесят. Но нужного возраста не было ни у кого.

Может, кладбище не Смоленское, а, скажем, Волковское? Нет, вряд ли. Ведь за лесом, изображенным на портрете, как помнил Дерзкий из детства, располагалась село Рассказово с церковью иконы Смоленской Божией Матери.

Может, наследство спрятано там, в Курской губернии? Нет. По словам Васьки, деньги за имение отец получил уже после отъезда оттуда, в Петербурге. Значит, бриллианты здесь, на кладбище. Точно здесь. Ведь при жизни отец тут возвёл собственный склеп и часто ездил сюда, по словам Васьки, в одиночку. Для того чтобы закопать мешочек с бриллиантами, достаточно присесть у могилки якобы отдохнуть. Всего несколько движений лопаткой, и получится ямка, в которую можно опустить шкатулку или мешочек, а потом ямку закопать. Значит, наследство здесь, на Смоленском. Но где именно? Почему в документах нет нужной могилы?

И почему, почему во время последней их встречи отец ни словом не намекнул, что спрятал деньги? Он был уже очень слаб, сидел на кровати, опершись на подушки. Сперва извинился, что с момента его возвращения из плена это первая и последняя их встреча, мол, боится их с Сашкой заразить чахоткой. Потом долго и нудно рассуждал, что его сыновья должны слушаться командиров, хорошо учиться, много читать, посещать библиотеки. «Книги – вот истинные сокровища», – заявил он напоследок, благословил и отвернулся к стене. Васька вывел кадетов из его квартиры и проводил до ворот корпуса.

А может, в рассуждения самого Дерзкого вкралась ошибка? Ну конечно! Ведь отец каждому из сыновей оставил свою долю. То есть, могил не одна, а две. Две могилы мертворожденных младенцев! Один из них – безымянный сынок писаря Управы Благочиния Воронин. Нужно найти второго.

– Вы закончили? – спросил дьячок, сладко зевая.

– Нет, дайте-ка мне записи за 1813 год.

* * *

Когда Володя с Федей вошли в класс, все одноклассники уже сидели за партами. Увидев Тарусова и Липова, они, словно по команде, стали петь, аккомпанируя топотом ботинок:

Ябеда-корябеда – пустая шоколадина,
На полу валяется, никто её не ест.

Володя посмотрел на кафедру. Командир у хора, вернее, дирижер действительно был – Жорж Штемпель.

– Чего уставился, Трусов? Песня не нравится? Теперь весь год будешь её слушать. Давайте-ка ещё раз.

И все одноклассники дружно, хотя среди них были и сочувственные лица, запели:

Ябеда-корябеда – солёный огурец,
На полу валяется, никто его не ест.

Федя с Володей, сделав вид, что дразнилка их не касается, уселись за парту.

– Трусов, Попкин, а вы почему не поете? – спросил Штемпель.

– Мне медведь на ухо наступил, – заявил Володя.

И тут в класс вошел Келлерман-младший:

– Штемпель, что вы делаете за кафедрой? Брысь оттуда.

На переменах никто из одноклассников с Володей и Федей не общался, их обходили стороной, будто они прокаженные.

– Не обращай внимания, – успокаивал друга Тарусов. – Это ненадолго.

– Хотелось бы верить, – вздохнул Липов.