Сжигая запреты (СИ)

Что я сделаю, если ребенок уже есть? Что?!

Это же Чарушина… Моя Чарушина…

– Я никуда не поеду… Никуда не поеду, Дань… – мотая головой, в панике одно и то же талдычит. – Никуда не поеду!!!

– Черт… Марина, у тебя истерика.

– Конечно, у меня истерика! А как иначе? Пошел ты со своими загонами!!! – проорав это, Чарушина выдергивает руку и лупит меня ладонями в грудь. – Это я тебя убью, если ты посмеешь еще хоть раз намекнуть мне на аборт! Я не одна из твоих блядей, за которых ты можешь единолично принимать решения!

– Конечно, нет. Мои бляди были умнее. До тебя никто не беременел.

– Ах ты… – задыхается. – Вали на хрен, сказала!!! Бездушная сволочь! – срывается на слезы. Я машинально шагаю и предпринимаю попытку обнять. Но ее это только больше злит. – Ненавижу тебя! Как я тебя ненавижу!!! – снова мне прилетает в грудь. Будто изнутри там мало бомбит. – Не смей ко мне прикасаться! Ясно тебе?! Никогда!

– Марина, стой… Стой же! – приходится дернуть грубее, когда отталкивает. Прижимаясь лбом к ее переносице, не позволяю отойти. – Я тебя изо всех сил… Изо всех сил тебя люблю, понимаешь?! Но ребенок – это выше… Выше моих сил, Марин…

Трясет, пока выдаю. Ее – пока принимает.

Вижу, как ее расстраивает мое признание. Буквально размазывает.

– Мне плевать, Дань! Я сама со всем справлюсь. Без тебя.

У меня есть некоторое понимание, что такое здоровые отношения. Знаю, что так, как у нас происходит, быть не должно.

Но как это остановить и исправить, если она постоянно убегает?

Может, у меня и раздутое эго, которое временами перекрывает мне дыхалку, не позволяя сказать что-то важное, но когда Маринка уходит, никакая гордость не заставит меня стоять на месте. Она ни хрена не ориентируется на местности. Не хватало, чтобы заблудилась и таскалась по острову всю ночь.

И что по итогу?

Едва мы оказываемся в хижине, Чарушина подхватывает мой неразобранный чемодан, выкатывает его за порог и красноречиво указывает мне дорогу на хрен.

– Гонишь, Марин? – не скрываю удивления. И новой вспышки ярости тоже: – Приди в себя уже!

– Сам приди!

– Марина…

– Пошел вон, сказала!

– И куда мне, блядь, по-твоему, идти?! Мы на необитаемом острове! Здесь только один дом!

– И что? – отражает Маринка, не дрогнув. Скрещивая руки на груди, лишь безразлично пожимает плечами. – На пляже есть отличное спальное место.

Промораживаю ее взглядом, мол: «Ты че, совсем долбанулась?». Вслух ничего такого не озвучиваю, потому что… Ну ее на хрен!

– Я не буду там спать.

– Хочешь, чтобы там спала я?

Твою мать… Что за суки эти бабы?

Стискиваю челюсти настолько, что зубы скрипят. Яростно цежу ноздрями воздух.

Вдох-выдох. Ни хрена не работает.

– Лады, Марин. Твоя взяла, – выталкиваю якобы спокойно, голос аж трещит. – Я уйду. А завтра уеду. Останешься на острове одна?

– Останусь! Не прерывать же мне из-за какого-то мудачилы отдых!

– Что ж, блядь… Твое право!

– Конечно, мое!

– Наслаждайся!

– Обязательно!

– Адьес!

– Чао!

Закрывая дверь, подхватываю гребаный чемодан и начинаю идти, рассчитывая, что и пяти шагов сделать не успею, как Чарушина выбежит с мольбами.

Но…

Она не выходит.

В какой-то ебучей прострации добредаю до пляжа и преодолеваю всю длину пирса. Бросая у кровати чемодан, все еще не верю, что придется здесь ночевать. Я никогда не слышал, чтобы Лизка выгоняла Чару из дома… Или Варя Бойку… Или мама Таня батю Чаруша… Факт того, что это произошло со мной и Маринкой, настолько бьет по мозгам, что я, собственно, забываю о причине нашей ссоры.

Только сиганув в океан, возвращаю сознанию трезвость. Оживает, к сожалению, все. Не только та часть моей души, которой больно, но и та, которая давится страхом и заходится в ужасе.

А еще позже… Когда я лежу в одиночку на той кровати, на которой собирался всю ночь от души трахать Маринку, и заторможенно рассматриваю вместо этого звезды, за грудиной всплывает какой-то необоснованный и абсолютно неконтролируемый восторг. Его составляющие я расшифровывать не осмеливаюсь.

Но засыпая, пропускаю несколько отравляющих душу мыслей.

Я единственный. Маринка полностью моя. Даже внутри нее я.

24

Я жажду ее сердце.

После всего пережитого, долгий глубокий сон – это именно то, что необходимо моему организму, чтобы нервная система не вышла из строя окончательно. Но колошматит меня настолько, что даже это погружение оказывается наполненным людьми и чувствами. А еще кратковременным. Последнее, после пробуждения, вызывает еще более неоднозначные эмоции.

Мать с отцом, как ни странно, мое подсознание не притягивает. Никакой мразоты.

По просторам моей тьмы рассекает Маринка. Сначала я вижу ее совсем мелкой. Наверное, в том возрасте, в котором увидел, когда впервые попал в дом к Чарушиным.

По годам я не раскидаю, но помню, что мне было пять, а ей тогда, получается, и года не исполнилось. Она только-только училась ходить и постоянно падала, но упорно лезла к нам с Чарой в игру. Меня это тогда так раздражало. Я в принципе не понимал, что такое младшие в семье. Она щипалась и слюнявила мне одежду. Терпел просто потому, что чаще всего был ошарашен и боялся обидеть Чарушиных.