Сжигая запреты (СИ)

А потом… Как-то незаметно привык.

И вот в моем сне вдруг стали мелькать все эти восемнадцать лет, будто быструю перемотку кто-то включил. Я наблюдал на повторе за тем, как Маринка росла, как поэтапно менялась, как бесила, веселила и отвлекала меня, и как, несмотря на непрекращающиеся споры, крепла наша связь.

У Чарушиных я забывал о том ужасе, что творится у меня дома. Но именно с Маринкой я очищался от того, что делал сам. Мои мысли с ней всегда были другими. Особенными, если выразиться совсем радикально. С ней я чувствовал себя соответственно своему биологическому возрасту. Она интересовала меня не просто как сексуальный объект, хотя в какой-то момент появилось и это. Но изначально я подвисал на ее красоте, заряжался ее энергетикой, плыл от ее обаяния и всеми фибрами души к ней тянулся.

Мне хотелось, чтобы она смотрела только на меня, даже если в комнате находилось еще десять человек. Да, чаще всего ради этого мне приходилось что-нибудь ляпнуть и как-то задеть конкретно ее.

И вот когда она смотрела, внутри меня все системы подвергались гиперстимуляции. Выкручивало, трясло, поджигало и искрило так, как ни с кем больше. Ни одна другая девчонка никогда не производила даже мало-мальски похожего эффекта. Сейчас понимаю причины. Во взгляде Маринки не просто восторг на меня горел. Этого я наелся. В ее глазах полыхала любовь, которую я подсознательно всю жизнь искал.

Все Чарушины, каждый по-своему, дарили это чувство. Но с Маринкой помимо этого у нас происходил какой-то бешеный химический контакт. Притяжение по всем фронтам. Настолько сильное, что при первом взаимодействии нас, как правило, шарахало током и отбрасывало. Наверное, это, в конце концов, тоже вызвало зависимость.

Маринка кружила мне голову. Она заставляла мои внутренности сжиматься и пульсировать. Она занимала мои мысли даже тогда, когда я ее не видел. Все чаще и дольше. Пока не дошло до того, что я стал думать о ней практически непрерывно, где бы и с кем бы рядом ни находился.

Я понимал, что такие чувства, как любовь, существуют в природе. Принимал, что есть люди, которые вытягивают их в здоровой форме. Но относительно себя упорно верил, что способен только на тот жалкий примитивный подвид, который всю свою жизнь демонстрировали мои долбанутые предки. Тошнило от подобного. В натуральном смысле выворачивало. Стоило лишь воскресить один из тех кошмарных фрагментов «любви», в которых я был сначала наблюдателем, а после и непосредственным участником. Я пробовал их шлюх. Я приходовал их на глазах у всех. Я получал от этого удовольствие.

Несмотря на то, что гадкое послевкусие было со мной всегда, в полной мере осознать всю мерзость происходящего удалось далеко не в первый год. И даже не во второй. Я был втянут в этот ад на протяжении четырех лет, прежде чем смог выразить свой четкий протест и полностью отделиться от своей чокнутой семейки.

Конечно же, подсознательно я мечтал о том, чтобы быть для Маринки Чарушиной, от которой дрожало мое сердце и загоралось все тело, единственным. Наверное, это не совсем здоровое стремление, но после всего, что я пережил, именно такие отношения казались мне вышкой.

И все же, когда она наврала про Никиту, я это принял. Не сразу, но получилось. Настолько сильным являлось стремление быть с ней. Без Маринки Чарушиной я просто не мог жить.

И что теперь?

Меня заколотило от счастья после самой близости, завертело в эйфории на осознании того, что я все-таки единственный, и подорвало на моем самом большом страхе, как на мине.

Я разлетелся. И никак не могу себя собрать обратно.

«В марте у нас родится ребенок…»

Когда историческая короткометражка в моем сне достигает настоящего времени, этот ребенок появляется рядом с современной версией моей Маринки. А потом еще один, и еще… Они не орут, как это часто делают дети. Напротив, улыбаются и называют меня папой. В ужасе просыпаюсь.

И больше уже этой ночью глаз не смыкаю. Их жжет, будто опалило чем-то реактивным. Кажется, вот-вот вытекут белки. Но опустить веки не получается.

Сердце тарабанит. Успокоиться не дает, какие практики ни задействую.

И пойти к Маринке тянет. И вместе с тем что-то в ней отталкивает. До рассвета с выбором не определяюсь, хотя прорабатываю десятки вариантов. Но домой, безусловно, не улетаю.

Как ее оставить? Никак.

А потому… Начинаем новый день.

Океан вместо душа. Влажные волосы волной вверх. Стиляжные шорты. Прада на глаза. Вчерашнее пойло в бокал. Ноги на стол. Передние ножки стула в воздух – свободный полет.

Я готов встречать Чарушину.

Только вот ее ночка, очевидно, поудачнее моей выдается. Долго она не выходит. Спит, зараза. Может же!

Я невольно закипаю. И чертово бухло в бокале, который я держу, следом. Решаю его все-таки оприходовать, когда на пляж выпархивает Маринка.

Едва ее вижу, внутри все скручивает. Я счастлив, зол, потерян, ранен, обижен и адски напуган. И все эти чувства с ее появлением махом усиливаются. Подрывает вскочить, подойти и сгрести Чарушину в самые крепкие объятия.