Пользуясь тем, что еще не полностью рассвело, колонна, не сбавляя хода, уверенно перевалила по бревенчатому настилу через окопы, обнесенные колючей проволокой, миновала по оставленному проходу широкий противотанковый ров и пошла дальше. Можно было предположить, что это вторая или какая-то отсечная линия немецкой обороны. Терцеву уже была ясна основная задача ночного марша, стоявшая перед немецким командиром танковой роты: как можно быстрее до наступления светлого времени суток добраться до места новой дислокации, пользуясь темнотой и туманом. Проскочили мимо каких-то артиллерийских позиций на опушке леса. Затем потянулись ряды сваренных из железнодорожных рельсов противотанковых ежей, бетонные надолбы и просто валуны, наставленные вдоль обочины. Капитан сократил расстояние до впереди идущей машины, стараясь держаться к ней как можно ближе. Замелькали полуразрушенные строения, хаты с соломенными крышами, проскочили какой-то приземистый каменный сарай. Единой вереницей втянулись в деревушку и стали проходить ее насквозь по главной улице, широкой и грязной. У домов разглядели несколько грузовиков и замаскированные во дворах пушки, смотревшие в сторону реки. Все это мелькало перед глазами сквозь клочья тумана, то рассеивающегося, то вдруг опять становившегося густым и почти непроглядным.
А потом колонна внезапно остановилась. Терцев машинально посмотрел на приборы. Топлива в баках оставалось совсем немного, но двигатель пока что работал ровно и уверенно. Порыв ветра окончательно сдул с них одеяло тумана, и капитан четко увидал стоявшие веером перед ним немецкие танки. Их «тридцатьчетверка» приткнулась к корме ближайшей немецкой машины. Там откатили башенный люк, и теперь высунувшийся по пояс немецкий танкист в черной блузе с любопытством их разглядывал. Терцев встретился с ним взглядом. Танкист повернул голову и кому-то указал пальцем в их сторону. Утопая почти по колено в грязи после недавно прошедшего дождика, к «тридцатьчетверке» пробирались по деревенской улице двое немецких солдат с винтовками за плечами. Оружие было за спиной, пока шли только проверить. А судя по долетавшим недовольным восклицаниям, которыми обменивались солдаты – явно при этом матерились на своем языке по поводу грязищи, по которой им приходилось с таким трудом передвигаться. Кажется, один даже что-то недовольно прокричал немецкому танкисту, видимо, по этому поводу. Значит, минута у них еще точно есть. Откинувшись на сиденье, капитан прокричал Епифанову внутрь башни:
– Что там, наверху?
– Река, капитан!
Епифанов скатился на дно боевого отделения. Быстро сообщил:
– Мы на краю деревни. Впереди окопы, но в них никого. Затем поле метров на пятьсот. Опушка леса, холмы, а за ними река. Все, как мы считали.
– Рвем напрямки до холмов.
– Да.
Совсем рядом раздались хлюпающие шаги. Терцев осторожно наполовину прикрыл свой люк. Было слышно, как снаружи что-то прокричали, затем послышался громкий чавкающий шлепок и отчаянная ругань, не требовавшая перевода. Видимо, один из подходивших к их танку солдат поскользнулся и упал в грязь. Нахлобучив на голову немецкую каску, Епифанов вынырнул из башни «тридцатьчетверки». Рядом немецкий танкист смеялся с высоты своей машины, а поднимавшийся из грязи пехотинец, надо полагать, осыпал проклятьями все танковые войска, вместе взятые, превратившие своими гусеницами улицу в непролазное месиво. Его товарищ, задрав голову, посмотрел на появившегося Епифанова и о чем-то строго его спросил. Старшина кивнул немцу с серьезным видом, огляделся по сторонам и громко прокричал внутрь танка:
– Давай, капитан!