Экипаж гауптмана Штиглера расположился на ночлег в хате, стоявшей на самом краю деревни. «Пантеру» загнали во двор, замаскировав под высоким дровяным навесом. К утру ожидалось прибытие танковой роты риттмайстера Боймера, переброшенной на этот участок. Накануне разведка докладывала об активности русских на восточном берегу реки выше по течению от плацдарма. Скорее всего, противник предпримет демонстрацию в самое ближайшее время. Возможно, уже на следующий день. Высадку ждали. Германское командование прекрасно отдавало себе отчет, что отведение их войск на полтора километра в глубь от реки не осталось незамеченным. Что ж, пусть русские переправятся. И даже пусть успеют накопиться на западном берегу. Танки роты окажутся как раз кстати, чтобы контратаковать и сбросить русских обратно в реку. К рассвету пришло радиосообщение от Боймера – его колонна была уже на подходе. Ночь выдалась темной и туманной – идеальные условия для переброски танков вблизи от переднего края. Собственно, Штиглер, чей Т-V был временно прикомандирован к роте потрепанных и неоднократно отремонтированных боймеровских «четверок», тоже должен был быть в этой колонне. Но Боймер, отправив накануне к новому месту дислокации части обеспечения на грузовиках и мотоциклах, еще ждал выхода из рембазы двух своих машин. А Штиглер там же, на рембазе, получил известие о том, что на проселочной дороге выездным постом фельджандармерии был замечен одинокий танк Т-34. Танк ушел в лесной массив, и больше с полевых постов сведений о его перемещениях не поступало. Возможно, это трофейная машина, которую использовали сами немцы. Причем даже не обязательно в каком-то танковом подразделении. Многие захваченные трофейные советские танки как нигде не учтенные единицы со сборными немецкими экипажами воевали непосредственно в рядах пехотных подразделений. Это было всем хорошо известно. На этом этапе войны навести порядок в таких вопросах представлялось затруднительным. А если выразиться еще проще и прямолинейнее, то не до жиру – обороняющиеся части вермахта использовали все, что было под рукой. Смущало другое – танк больше нигде так и не появился. А доклады с постов приходили регулярно с тевтонской пунктуальностью и обстоятельностью. Прифронтовая территория контролировалась плотно. Оно и понятно! Выходило, что танк исчез. И мог он идти только глухими лесными просеками. Если эта машина на службе рейха, тогда возникал резонный вопрос: что ему делать в лесной глухомани? А если… Вот это «если» и не давало покоя гауптману. Вдруг это тот самый танк, что ушел несколько дней назад из Варшавы, прорвав заслон за городом? Теоретически топлива ему должно было хватить. Даже еще останется на действия в ближайшие день-два. Позавчера Штиглер запросил и тщательно изучал подробную карту всего района. Прокладывал возможные маршруты движения русских с учетом необходимости маскироваться, вынужденных дневок, запаса хода Т-34. В который раз сопоставлял с местностью доклады постов. И пришел к выводу – конечно, если это действительно тот самый танк и если он сейчас не стоит брошенным где-нибудь в лесу… Так вот, Штиглер пришел к выводу, что выйти к линии фронта танк должен на данном участке. Дерзко? Безусловно. Но все те сведения, что поступали о действиях призрачной «тридцатьчетверки» (так обозначил ее для себя гауптман, когда получил самые первые сведения об этой истории) с момента угона танка на Ожишском полигоне, иначе как дерзостью в высшей степени назвать и нельзя. И если там сейчас действительно тот русский танкист, которого узнал и вспомнил Штиглер тогда, во время заправки танков под Варшавой, то можно быть уверенным – танк не стоит брошенным в лесу. А еще ему подсказывало чутье, что замеченный жандармами танк – это тот самый танк и те самые люди. Что ж, нужно было признать – выходит, что честь их осталась незапятнанной!
