Т. 4. Сибирь. Роман

— Душегуб! Чё они его хлеб ели, чё ли? Или ему тайги стало жалко?

— Ну, бог шельму достанет. Все едино!

— Бог-то, может, и не достанет, а люди не простят. Плохое его житье будет. Сука, искариот распронесчастный…

Понемногу стали расходиться: одни к нарам — поспать, другие во двор — задать коням корму.

Поля и Акимов у двери замешкались: идти к нарам им нерезонно, тащиться во двор, на холод, тоже нет смысла. Ямщик может появиться в любую минуту. Ведь не зря сказано: «Ранним вечером, в потемках». Поля кивнула Акимову, показывая в угол на охапку дров. Акимов сел на поленья, нахлобучил шапку. Свет лампы сюда, за печь, почти не проникал, но отсюда он видел всех, кто входил в дом. Тут немножко можно и подремать. Все-таки не на улице. Поля тоже нашла себе местечко: напротив Акимова на широкой лавке, заваленной хомутами, седелками, шлеями.

Просидели они на своих местах две-три минуты — не больше. Вдруг во дворе поднялась какая-то суматоха: крики, скрип саней, звук колокольцев под дугой, стук ворот. Что там? Может быть, дезертиры отчаялись и дали дёру? Или новый обоз прибыл? А где они тут разместятся? Что он, этот постоялый двор, медом, что ли, обмазан? Все в него лезут и лезут…

Акимов привстал на дровах, насторожился. Поля тоже вопросительно посматривала на дверь. Лучше всего в такой момент смыться отсюда, переждать во дворе. Там сейчас совсем темно стало: один фонарь на столбе много ли насветит? Акимов встал, но шагу не успел сделать. Дверь широко распахнулась, и в дом повалили один за другим полицейские чины.

Акимов втиснулся в угол и глазам не верил: вначале вошли четыре урядника, потом ввалился сам становой нарымский пристав.

Акимов думал: ну, на этом будет конец нашествию полицейских. Да не тут-то было. Дверь вновь распахнулась, и вошли два жандармских офицера. Все чины громко разговаривали, смеялись. Перед становым приставом семенил хозяин постоялого двора, богатый чигаринский мужик.

— Ты вот что, Олиферьич, всех своих постояльцев — вон! Пусть с богом едут дальше, ночь светлая. А нам давай изладь ужин и подготовь постельки. А как — сам знаешь…

— Изладим, вашество, изладим, — бормотал хозяин.

Он засуетился, стал звать на помощь старуху и сына. Крестьяне, и те, которые уже расположились на ночь, и в особенности те, которые не успели этого сделать, пришли в движение. Кто кинулся к хомутам, кто — к мешкам с провизией, кто — к одежде, сваленной в кучу у входа. Перечить полицейским никто не хотел, да и знали — связываться с ними опасно. От назьма подальше, меньше вони.

Акимов улучил минутку в этой суете и шмыгнул из своего закутка в дверь. Поля, наоборот, не спешила. Ей хотелось послушать и узнать, чем вызвано это сборище полицейских, но в гуле голосов трудно было понять что-нибудь определенное. Поля вышла во двор, потому что оказаться замеченной полицейскими тоже не входило в ее расчеты.

— Принесла их нечистая сила! Разъязви их в душу!

— Пока не поздно, подавай бог ноги! А то ведь начнут кураж свой выказывать!

Мужики ругались, крыли полицейских матом, в спешке запрягали коней. Стучали дуги, оглобли, позвякивали уздцы.

Поля вышла за ворота. Где же он, черт его подери, этот тогурский ямщик Ефим Власов? Пора бы уже и подъехать. Ранний вечер кончается, и потемки тоже, месяц взбирается на небо все выше и выше и светит уже так, что иголку можно в сене искать.

Надо как-то перехватить его здесь. Иначе попрется ямщик в дом, а там, чего доброго, начнут спрос да расспрос с него.

— Вон ты где, девка! А я тебя в доме ищу, — услышала Поля позади себя голос. Обернулась, а перед ней стоит сам Ефим Власов. Он небольшого роста, ладный, крепкий. Полушубок под опояской, а за опояску ременный бич заткнут. Шапка сдвинута на затылок. Шея шарфом повязана. На ногах не пимы — бродни с толстым чулком, вывернутым на кромку высоких голяшек. Пимы в пути сушить необходимо, в сырых пимах загибнешь, а на ином постоялом к печке не подойдешь, не то что сушкой обувки заниматься. Куда удобнее в большой дороге в бродешках!

— Здравствуй, дядя Ефим! А я уж побоялась: приедешь ли? А тут видел, сколько их нагрянуло? — шептала Поля.

Блеснули в сумраке бойко и озорно глаза Ефима:

— Ты чё, девка! Пообещал ведь куму твердо. А я, вишь, в хвост полицейским пристроился. Обгонять побоялся: могут еще заприметить. В Нарым их становой везет. Обучать будет, как на двуногих зверей ловчей охотиться. Ну, пусть себе обучает, а мы проживем! — Ефим задорно рассмеялся, но вмиг стал серьезным, строго спросил: —А где седок-то? Пора нам трогаться.

— Приведу сейчас в проулок.

— Ляжет в сани, закутается в доху, сенцом прикрою и — айда!

Подводы одна за другой потянулись из двора. Лениво шагали приуставшие кони. Угрюмо чернели на облучках невыспавшиеся мужики.

Поля кинулась в один конец двора, в другой. Гаврюха как провалился. Нашла его возле амбара. Он прижался к стене и заметно уже дрожал.

— Пошли скорее! — нетерпеливо позвала Поля.

— Приехал! — воскликнул Акимов и, перепрыгивая через сани, обходя короба, заспешил за Полей.