Т.Н.

Ведь если сознание – это способность предвидеть последствия проявления тех или иных привязанностей при твоем бессознательном участии, а сознательность – способность, предвидя, не допустить действительных проявлений привязанностей, не дать им даже и шанса нас захватить, то осознанность – готовность в любой момент прекратить проявления привязанности через наши действия. Какой бы «полезной» ни казалась нашему воображению (подхлестнутому им и этим ослепленному) его работа. Воображение – предатель, (по слепоте своей) завлекающий нас в сети привязанностей, только и наслаждающийся своим захватывающим дух (в тиски новизны) феерически праздничным месивом впечатлений. И осознанность – меч, рассекающий эти сети. А поскольку общество, завлекая сердечное излучение нашего восприятия в сети стереотипов поведения, программирует желания, то и – узы, связывающие нас с обществом!

То есть осознанность – глаза сердца, одним своим присутствием (света) заставляющие его раскаиваться, узрев серпантин своих голововскружительных заблуждений – эти «американские горки» души – со стороны. Привязанность – эхо, посредством которого в нас откликается наше прошлое, пытаясь завязать диалог с твоей неврастенией. Твое прошлое – один из вымыслов, который (в силу твоей наивности) лучше всего сохранился в твоей памяти. И не нужно превращать свое настоящее в попытку убедить себя в реальности этих домыслов. В попытку – действительно (в новых действиях) – их домыслить. Это как сон, просыпаясь от которого ты ещё некоторое время думаешь о том, как нужно было дальше тебе поступить. Пока не проснешься окончательно. И не вспомнишь Кто ты и где ты. Вместо этого. Прошлое – это грязь, прилипшая к твоим подошвам. Тем более, – усмехнулся он, втаптывая Лёшу в эту самую грязь, – если твоя мечта не реализовалась, то она и образовалась в результате твоих заблуждений. Твоей переоценки своих возможностей её реализовать. И вспоминать о Ней –значит продолжать себя обманывать. Что, мол, когда я стану большим и сильным, я раз-вернусь к ней, и… Но часто ли наступает это завётное там? Джонсон – для тебя (как, собственно, и Белка) – лишь незабываемый упрек в твоем ничтожестве. Которое единственное, что может реально тебя волновать. И пока ты не станешь сильнее, ты приговорён самой судьбой – твоим бессознательным – о ней вспоминать. А ты, вместо того чтобы наращивать свой потенциал, который единственно и может превратить меня из болота (обывателя) в реку – истинного джентльмена, трусливо пытаешься сбежать с Её урока. Своими наивными попытками относиться к своему телу как к отдельному от тебя живому существу. Забывая, что без тебя и твоего лоцманского контроля оно мертво – жадно чавкающая под ногами своих недо-поступков грязь! Не дающая пробиться на свет свободному сердечному излучению скрытого внутри тебя Ангела. Вынуждая постоянно себя обманывать. Хуже того, зная, что урод видит в других уродов, пытаясь своей оценкой ещё больше их изуродовать чтобы через это хоть как-то (и ещё как!) возвыситься, заставляешь себя – своим нежеланием прилагать хоть какие-то усилия – себя уродовать. Коверкая самооправданиями свои же собственные глаза! И через это начинаешь видеть не мир во всей его очарованной странности, а скопище подавленных страстей и их жадные выплески через произведения искусства. Превращая последнее – в единственную отдушину. Заставляя себя от души ему придаваться. Хотя и знаешь, что трудности только закаляют и обостряют восприятие.

Говорят, волны времени лижут раны любви… Но я-то знаю, что цветы спрятаны в стеклышках восприятия, этих контактных линзах сознания. Надо лишь протереть их от жарких испарений любви к себе. Стереть испарину своей жадности. И больше не давать обществу себя провести. Танцуя в хороводе их обрядов, ритуалов и стереотипов поведения. В безотчётной попытке выпросить у этого Деда-Мороза конфетки новых впечатлений. И получая вместо леденца цветную стекляшку, подобно Джонсон. Только так можно навсегда избавиться от давления времени, перестав быть птенцом с его раскаленной глоткой постоянного ожидания подачек от собственной жизни. Этого суррогата воображения. Его атрофирующего вербовкой тебя на службу к желанию. Став вместо этого – всегда – настоящим!

Надо заметить, что вначале Лёшу, для которого на судне почему-то не оказалось свободной каюты, хотели поселить в кают-компании. И он, согласный, как всегда, на всё что угодно, тем более что внутри него неотступно клокотало то, что и заставляло его не обращать уже никакого внимания на все эти бытовые мелочи, уже растянулся было на диванчике возле общественного стола.