Та, что стала Солнцем

Каким бы ценным ни был Цзяо, ее первым инстинктивным желанием было уничтожить его. Много лет назад она заколебалась и не сделала того же с наставником Фаном, но это было до того, как на ее руках появилась кровь. Она могла бы очень легко убить Цзяо и сомневалась, что ее бы мучила совесть.

Но сейчас ситуация другая, не такая, как с наставником Фаном. О, осведомленность Цзяо заставила ее покрыться гусиной кожей; она воспринимала ее как осквернение. Если слух о ней разлетится, это изменит ее жизнь так, как она даже вообразить себе не может. Но для нее перестало быть самой страшной угрозой, что Небеса узнают, она – не Чжу Чонба, и превратят в ничто. Этот страх исчез. Она уже смотрела в лицо небытия и выжила, когда Чжу Чонба был уничтожен и Небеса уже видели ее собственную сущность.

Это означало, что знание Цзяо имеет значение только для людей, а не для ее судьбы и Небес, и поэтому она сможет контролировать Цзяо.

Она мрачно произнесла:

– Предоставь его мне.

Несмотря на то что у Чжу было только две раны (или три, если считать выходное отверстие колотой раны), боль, как ей казалось, была повсюду. Еще хуже то, что она никогда не была одинаковой: в одни дни она была грызущей, в другие – пульсирующей и ломающей. Постоянной была только боль в руке. Она всегда жгла. Чжу мысленно очертила границы фантомной руки. Почему-то она до сих пор ощущала несуществующие пальцы, сжимающие меч Оюана.

«Живешь, будто рука горит в огне», – уныло подумала она.

В комнату вошла Ма с чашкой лечебной мази и сняла повязку с обрубка Чжу. Ее руки действовали осторожно, но мазь…

– Ну и вонь! – воскликнула Чжу в ярости. Она позабавилась, когда поняла, что Ма все свои тревоги и гнев сублимировала в усилия сделать процесс лечения как можно более неприятным. Это было наказанием в виде все более вонючих мазей, отвратительного вкуса супов и пилюль, выросших до размеров мраморных шариков. Поскольку это радовало Ма, Чжу играла свою роль, и жаловалась:

– Ты стараешься вылечить меня или прикончить?

– Скажи спасибо, что тебя вообще лечат, – с довольным видом ответила Ма. Закончив перевязку, она сменила пластыри из рисовой бумаги на ранах на животе и на спине Чжу. Каким-то чудом меч пронзил ее, не задев жизненно важных органов. Или, возможно, это не было таким уж чудом: в конце концов, генерал Оюан хотел, чтобы Чжу выжила.

Ма пощупала пульс на левой руке Чжу.

– Знаешь, удивительно, что знает один только Цзяо Юй, – ворчала она. – Любой, кто умеет щупать пульс, может понять, что у тебя женское тело.

Забавно, подумала Чжу, быть обязанной своим выживанием тому самому телу, которое было для нее источником такого ужаса. Она вспомнила неумолимые перемены взросления и тошнотворное отчаяние при мысли о том, что они толкают ее к судьбе, которая ее уничтожит. Она так страстно желала иметь идеально мужское тело, что оно ей снилось, и она просыпалась, раздавленная разочарованием. И все же в конце концов она выжила именно потому, что у нее не было идеально мужского тела, которое его обладатель счел бы бесполезным, как только оно перестало быть идеальным.

Чжу не обладала мужским телом, но она не была уверена, что Ма права. Как ее тело может быть женским, если в нем не обитает женщина? Чжу не была взрослым вариантом той девочки, судьбой которой было стать ничем. Они расстались в тот момент, когда Чжу стала Чжу Чонбой, и пути назад не было. Но теперь Чжу не была также и Чжу Чонбой. «Это я, – подумала она с удивлением. – Но кто я?»

Лицо Ма, склонившейся над рукой Чжу, излучало заботу и сосредоточенность. Несмотря на все произошедшее, ее щеки все еще сохранили след детской округлости. Ее брови были такими совершенными, будто их нарисовал палец влюбленного: ее нежные губы были такими пухлыми, что рот выглядел почти круглым. Чжу вспомнила, как поцеловала эти губы. Воспоминание пришло вместе с эхом других ощущений: нежность, уступчивость и почтительная бережность, с которой человек прикасается к теплой округлости птичьего яйца в гнезде. Ее удивило необычное желание снова почувствовать их, по-настоящему.

– Но, Инцзы, – серьезно заявила она, – есть так много способов убедиться напрямую, не щупая тайно мой пульс.

Чжу заметила только потому, что ждала этого: глаза Ма опустились к небольшой выпуклости ее груди, не стянутой повязкой. Это ничего бы не значило, если бы Ма в то же мгновение не залилась румянцем. «Ей нравится это тело», – подумала Чжу со странной смесью насмешки и нерешительности. У нее есть грудь, она это знала; и все же в каком-то смысле она никогда реально не существовала для нее, потому что это было невозможно. Странно было видеть, что кто-то на нее смотрит, позволять кому-то на нее смотреть и знать, что этого человека она не ужасает, а притягивает. Желание. Оно пригвоздило Чжу к телу так, как никогда до этого. Это чувство не было комфортным, но и не было совершенно невыносимым, как было бы до вмешательства генерала Оюана. Ей показалось, что она могла бы к нему привыкнуть, хотя и не была уверена, что ей хочется попробовать.