Та, что стала Солнцем

Словно внезапно осознав собственное преступное вожделение, Ма бросила запястье Чжу и схватила ближайшую книгу.

– Это опять одно из творений классиков? – простонала Чжу. – Обычно, когда чей-нибудь возлюбленный прикован к постели, другой читает ему любовные стихи, а не лекции о морали!

– Тебе бы не помешали лекции о морали, – ответила Ма, еще более очаровательно краснея при слове «возлюбленный». Несмотря на телесные страдания, Чжу едва удержалась от искушения еще раз поцеловать ее только для того, чтобы увидеть, насколько сильно она покраснеет. – И где, по-твоему, я могу найти любовные стихи в Аньфэне? Если сначала они тут и были, то сейчас все пошли на подкладки под доспехи. И как лучше их использовать – для защиты от стрел или для сладких слов, которые я буду шептать тебе на ухо?

– Если не будет веры в сладкие слова, кто отправится под ливень стрел? – возразила Чжу. – В любом случае вся бумага на свете не спасла бы меня от нашего друга, генерала Оюана.

Она с опозданием поняла, что испортила настроение. Ма с горечью сказала:

– По крайней мере, он оставил тебя в живых.

– Это не из милосердия, – ответила Чжу, легонько охнув от боли в руке, которая резко вернула ее в действительность. – Он считает, что позор увечья хуже смерти. Полагаю, он был любимым сыном из тех, кого растят с верой в то, что он принесет славу всем предкам его рода. Но потом его кастрировали и заставили служить тем самым людям, кто это сделал, и он знает, что его предки скорее плюнули бы в него, чем приняли бы от него пожертвования. – Затем медленно, потому что ей все еще казалось неправильным говорить о своем девичестве, она прибавила: – Но в этом-то и различие между нами. Никто от меня ничего не ожидал. Никто мною не дорожил.

К удивлению Чжу, это признание принесло ей облегчение. Ей никогда не приходило в голову подумать о том, сколько сил она тратит на усилия считать себя кем-то другим. Она осознала: «Он сделал мой путь более трудным, но, сам того не подозревая, он сделал меня сильнее».

После долгой паузы Ма тихо сказала:

– Я дорожу тобой. Чжу улыбнулась ей:

– Я даже не знаю, кто я. Генерал Оюан убил Чжу Чонбу, но я и не тот человек, каким родилась. Откуда ты знаешь, кем ты дорожишь?

Дождь барабанил по тесаной крыше. Грибной запах мокрой соломы окружил их с интимной близостью теплого тела другого человека под одеялами.

– Пусть я не знаю твоего имени, – ответила Ма, беря Чжу за руку. – Но я знаю, кто ты.

Аньфэн. Новый год, 1356-й

– Уф, ну и жара! – пожаловалась Чжу, садясь на край кровати. Она была голой, не считая повязок, и чесалась от пота, который тек из подмышек вниз по туловищу. – Как думаешь, был за всю историю хоть один раненый воин, который помер, потому что принимал ванну без стольких жаровен, что можно было кусок свинины поджарить? Скажи мне правду, Инцзы. Это только предлог, чтобы снять с меня одежду?

Ма оторвала сердитый взгляд от колотых ран Чжу, с которых снимала пластыри из рисовой бумаги.

– О, значит, я это делаю ради своего удовольствия?

– Я гадала, почему ты выбрала меня вместо Сунь Мэна, ведь я намного уродливее, чем был он, но теперь я знаю правду: это потому, что у меня есть грудь. – Чжу обнаружила, что чем чаще она произносит подобные вещи, тем легче их выговорить. – Ты только раз взглянула на меня и поняла, что я – нужный тебе человек.

– Ну, теперь-то ты над этим смеешься! Потеряла одну часть тела и вдруг захотела хвастаться другими, лишними! – сказала Ма, краснея, и резко сорвала пластырь.

Чжу взвыла, чтобы ей угодить, хотя это было притворством. Прошло уже почти два месяца, и под пластырем остались только ярко-розовые шрамы; тот, что спереди, был слегка длиннее, чем тот, что сзади. Лучшего и ожидать было нельзя. Даже состояние ее обрубка улучшалось. Но он не успеет окончательно зажить, с грустью подумала она. Уже миновали Новый год и Праздник фонарей, и вряд ли она могла надеяться, что Юань не попытается вскоре снова отбить Бяньлян.

Пока Ма наводила порядок, Чжу села на табурет возле таза, чтобы помыться. Знакомая раньше процедура все еще казалась странной. Не только из-за того, что ей приходилось пользоваться левой рукой вместо правой, чтобы сделать то, что она делала тысячи раз, но из-за того, что она теперь стала обращать на себя внимание. На свою кожу, на свои формы. В первый раз после того, как стала взрослой, она смотрела на свое тело без чувства отвращения, она просто признавала факт своего существования.

И в эти дни не только она смотрела на свое тело. Смущение Ма, ее тайный интерес к ее наготе она ощущала как интимное прикосновение. Пусть дожди и облака не особенно интересовали Чжу, ей нравилась горячая дрожь власти, которая охватывает, когда ты чувствуешь страстное желание в другом человеке. Она вызывала у нее стремление защищать этого человека. И в ней появлялось какое-то озорство.

Она позвала как можно жалобнее:

– Инцзы…

– Что?

– Можешь вымыть мне левый локоть?