Та, которой не стало. Волчицы. Куклы

— Сегодня утром вы отводили козу на луг?

Девочка покраснела и встревожилась.

— Она что-нибудь натворила?

— Я живу напротив, в «Веселом уголке». Маленький сарай на берегу ручья принадлежит мне.

Девочка немного косила, и он по очереди смотрел то в один, то в другой ее глаз, пытаясь предугадать возможную ложь.

— Моя жена развесила носовые платки для просушки… Должно быть, их унесло порывом ветра.

Предлог был наивен и смешон, но он настолько устал от всего, что не смог придумать ничего более убедительного.

— Сегодня утром вы ничего не видели возле сарая?

У нее длинное лицо, две тощие косички. Два передних зуба выдаются вперед, хотя рот закрыт. Равинель вдруг почувствовал в этой встрече нечто трогательное.

— Вы же привязываете козу рядом с ручьем. Вам никогда не приходило в голову посмотреть на другой берег, на сарай?

— Да…

— Тогда постарайтесь вспомнить. Сегодня утром…

— Нет… Я ничего не видела.

— В котором часу вы пришли на луг?

— Я не знаю.

Из глубины коридора послышалось какое-то шипение. Девочка еще больше покраснела и начала мять в руках свой фартук.

— Суп закипел, — сказала она, — Можно я пойду посмотрю?

— Конечно, конечно… Идите скорее.

Она убежала, а он вошел в коридор, чтобы не попасться на глаза соседям. Ему был виден угол кухни, развешанные на веревках полотенца. Наверное, ему следовало бы уйти. Нехорошо учинять допрос бедной девочке.

— Так и есть, суп, — сказала Анриетта. — Закипел и выплеснулся на огонь.

— Много?

— Да нет, не очень… Может, папа ничего и не заметит.

У нее слегка сплюснутые ноздри и веснушки вокруг носа, совсем как у Мирей.

— Отец сердитый? — спросил Равинель и тут же пожалел о своих словах, поняв, что, несмотря на свои двенадцать лет, девочка уже достаточно натерпелась.

— В котором часу вы встаете?

Она нахмурила брови и принялась теребить косичку, видимо соображая, что ей ответить.

— Ну, когда вы встаете, на улице еще темно?

— Да.

— И вы сразу же ведете козу на луг? Так?

— Так.

— И немного гуляете по лугу?

— Нет.

— А почему?

Она вытерла губы ладошкой и что-то пробормотала, отвернув голову в сторону.

— Что-что?

— Я боюсь.

В двенадцать лет он, когда шел в школу, тоже боялся. Темнота, моросящий дождик, узкие улицы, на которых стоят бесконечные мусорные баки… Ему всегда казалось, что за ним кто-то идет. А если бы тогда ему пришлось отводить козу на луг?.. Он смотрел на маленькое личико, на котором читались страх и сомнение, и ему вдруг показалось, что он видит маленького Равинеля, о котором ему никто никогда не рассказывал, о котором он не любил думать, но который всегда был с ним как молчаливый свидетель. Вот если бы он увидел, как что-то плавает в воде?..

Невозможно узнать. Это их тайна, тайна двоих детей.

— А на лугу никого не было?

— Нет… Кажется, нет.

— А в сарае?.. Вы никого не видели?

— Нет.

Он выудил из кармана десятифранковую монету, вложил ее в ладошку девочке.

— Это вам.

— Он все равно отберет.

— Не отберет. Вы же найдете местечко, где ее спрятать.

Она задумчиво покачала головой, зажала монету в руке, но в глазах ее все равно было сомнение.

— Я еще зайду к вам, — пообещал Равинель.

Уходить следовало с добрыми словами, оставив приятное впечатление, чтобы девочка не вспомнила о его расспросах, о козе, о сарае. Равинель вышел и столкнулся лицом к лицу с почтальоном маленьким тщедушным человечком, который нес свою сумку, выпятив живот, как беременная женщина.

— Здравствуйте, месье… Вы хотели меня видеть? — спросил почтальон. — Наверное, по поводу письма, что пришло пневматической почтой?

— Нет. Я… Видите ли, я жду заказное письмо. А о каком письме вы говорите?

Почтальон смотрел на него из-под сломанного пополам козырька своей форменной фуражки.

— Ну как же. Я звонил, но мне никто не открыл. Тогда я сунул его в почтовый ящик. Вашей половины что, нет дома?

— Она в Париже.

Ничто не обязывало его отвечать на этот вопрос, но теперь он чувствовал себя зависимым буквально от всех. Ему нужно жить в ладу со всеми.

— Ну, тогда привет! — сказал почтальон, входя в дом и захлопывая за собой дверь.

Письмо? Ну не от фирмы «Бланш и Лэюеде» по крайней мере. Ведь он буквально несколько часов назад был там. Может быть, от Жермена? Тоже мало вероятно. А вдруг письмо адресовано Мирей?

Равинель возвращался к себе по освещенным улицам. Внезапно похолодало, и мысли его побежали быстрее.

Дочка почтальона ничего не видела, а если и видела, то ничего не поняла. Она будет молчать. Мирей знала вся округа, и, если бы обнаружилось ее тело, его, Равинеля, без всякого сомнения, известили бы в первую очередь.

Но вот письмо. Может, его написал вор, предлагая свои условия?