Табак

Костов молча шагал за ребенком. На улицах не было ни души. Стояла полная тишина. Лишь откуда-то издалека долетали звуки флейты – кто-то играл старинную греческую мелодию, которая замирала в знойной лазури над зеркальной гладью залива, теряясь на берегу в густых ветвях розмарина, гранатовых деревьев и смоковниц. Волнение Костова все возрастало. Что-то сразу же разогнало досадливое чувство, с которым он ехал на остров. Он был глубоко потрясен осунувшимся от голода личиком Аликс, однако жалость не только не мучила его, но благотворно влияла на его душу, отгоняя, равнодушие и навязчивое желание поскорее сменить измятые в дороге белые брюки. Сердце его преисполнилось нежностью. Никогда в жизни он не испытывал более странного и волнующего чувства сострадания, более глубокой готовности помочь другому человеку. Но он не понимал и не мог понять, как запятнан эгоизмом его порыв, как бессмысленно и никчемно помогать одной только Аликс за красоту ее синих глаз и бронзово-рыжих волос, если в Кавалле он равнодушно проходил мимо обезображенных болезнью, озлобленных детей, которые рылись в мусоре в надежде отыскать черствую корочку хлеба. Он не понимал и не мог понять, что, в сущности, хотел помочь не Аликс, а самому себе.

Когда они подошли к перекрестку, Аликс внезапно свернула в сторону.

– Постой! – крикнул ей Костов. – Пойдем, я тебя накормлю.

– Куда? – спросила девочка.

– К Кристалло.

– Кристалло меня тоже прогонит, – сказала Аликс.

– Почему?

Девочка по ответила. Она думала о своем грязном и рваном платьице, которое отпугивало сытых и хорошо одетых женщин, опасавшихся набраться вшей.

– Не бойся, не прогонит, – успокоил ее Костов.

Он взял Аликс за руку и пошел рядом с нею, а она потянула за собой козочку.

– А ты меня не обидишь? – вдруг спросила Аликс.

– Как же я могу тебя обидеть?

– Не побьешь меня?

– Нет, не побью, – ответил Костов, потрясенный. И он нежно сжал исхудавшую ручонку.

Кристалло была крупная пятидесятилетняя женщина с густо напудренным лицом и ярко накрашенными малиновыми губами. Черты лица у нее были классические, античные, но содержатели публичных домов в Афинах бессовестно выжали из ее красоты все, что могли, и от красавицы осталась лишь жалкая развалина, подобная руинам древнего храма. Высоким ростом, замысловатой прической и золотыми серьгами она напоминала женские фигуры в произведениях византийской живописи, а многолетнее общение с мужчинами сделало ее философом. Война застала ее па острове в обществе некоего пожилого торговца оливковым маслом, который однажды ночью умер у нее в доме от удара, и ей не удалось вернуться в Афины из-за придирок немецких комендатур. Теперь она была хорошо обеспеченной женщиной, и единственное, чего она требовала от людей, хоть и не вполне обоснованно, – это чтобы ее уважали. Ведь именно уважения ей недоставало всю жизнь.

Кристалло обрадовалась Костову, но при виде Аликс недовольно нахмурилась. Костов был вежливый и обходительный квартирант, который ценил чистоту, спокойствие, прохладную комнату и любил выпить рюмку анисовки в тени оливы, росшей во дворе. Но Кристалло была большим знатоком мужской извращенности и поэтому, увидев Аликс, первым делом спросила сердито:

– Где ты подобрал этого паршивого котенка?

– На улице, – ответил эксперт, привязывая козочку к оливе.

– Зачем ты привел ее?

– Чтобы ее накормить.

– А потом?

– Потом видно будет.

Привязав козочку, Костов погладил девочку по голове и устало присел за столик под оливой. Лицо у него было потное, утомленное, глаза ввалились. Кристалло испытующе всматривалась в него своими темными левантинскими глазами. Природный ум, обостренный житейским опытом, помог ей сразу же верно оценить положение. Она так часто сталкивалась с пороками, что научилась безошибочно отличать добрые побуждения. Покачав головой, она сказала в раздумье:

– Понимаю! Ты пожалел ее.

– А ты что подумала?

– Ничего особенного.

– Ты знаешь эту девочку?

– Да, – ответила гречанка. – Она вечно голодная и ходит попрошайничать.

– Это ужасно!..

– Здесь это обыкновенное дело.

– Где ее родители?

– Родителей нет. Мать убежала с каким-то матросом, а отец убит на итальянском фронте.

– А у кого она теперь живет?

– У своего дяди.

– Геракли?

– Да, Геракли.

– Что он за человек?

– Пьяница и лодырь.

– Надо будет поговорить с ним.

– Только неприятности наживешь. Он скандалист и ненавидит болгар.

Кристалло поправила свою замысловатую прическу и села на стул против Костова. На руке у нее красовался браслет из литого золота – свидетельство благосостояния и добропорядочности, которое давало понять мужчинам, что владелица браслета больше не намерена разменивать свои любезности на деньги.

– Что же ты собираешься с ней делать? – спросила она.

– Еще не решил. Может быть, возьму ее с собой.

Глаза у Костова блестели от лихорадочного возбуждения, а голос звучал глухо, словно шел из пустоты – пустоты тридцати бессмысленно растраченных суетных лет.