Табор уходит

 Скажи, только правду/ вас двое? не стесняйся, не бойся меня потрясти/ обойти, разочаровать, опечалить/ двое, так двое, я беру, заверните/ могу и троих взять, и четверых, мне лишь бы твои волосы/ полные как губы/ мохноногой татарской лошадки, на которой воин/ Золотой Молдавской орды скачет/ покорять Париж графа Роберта/ пока я гляжу на твой тяжелый затылок, на твои полные плечи/ и думаю/ что будет, когда не будет тебя? — читал расчувствовавшийся майор.

Нина глядела на него странным взглядом женщины, которая взялась убираться перед приходом любовника, и обнаружила под кроватью сначала паука, а потом абсолютно новый журнал моды «Акварель» с бесплатным пробником шампуня.

Майор с чувством декламировал:

 Обними меня, я бы хотел, чтобы ты ласковее/ относилась к тому мужчине/ который живет во мне, чтобы ты проницательным взглядом/ подкинула его на мерке весов египтян/ и поняла, насколько он хорош, ах, настолько/ насколько же плох я/ дай мне еще шанс: попробуй влюбиться в этого/ второго, мужчину…

Тут Майор остановился и вперил в Нину демонический взгляд. Ведь на полях так и было указано: «здесь остановиться и вперить в Нину демонический взгляд». Девушка покраснела, но глаз не отводила.

 Обними меня крепче, ну пожалуйста/ вцепись в меня, как Мэри Попинс в волшебный зонтик/ или, что лично мне более импонирует/ в бутылку с волшебной жидкостью/ ну, мы–то все понимаем, что у нее там за пойло/ было, а ты вцепись/ какая разница, как во что, главное/ в меня, давай побудем вместе немного и/ если поднимется ветер, то мы улетим вместе/ если прискачет Смерть, она нас обоих/ уволочет за веревкой, тянущейся из Седла/ всадники Апокалипсиса нас обоих затопчут/ нас сожрет осьминог и не поймет даже/ что это два тела, а не одно/ мясо–то на вкус одинаково/ нас склюет альбатрос, нас похитят пираты/ нас поймает кайман, окружат под Орлом/ сожгут в Бабьем Яре, обвенчают в соборе Святого Петра/ про нас напишут Евангелие, как про Христа с Магдалиной/ нас смешают в миксере и взобьют, как сливки для мороженого / порежут как шоколадную стружку/ нас родят вместе, как близнецов, и вместе закопают/ как покойника и его любимую иконку/ нас подстрелят дуплетом, выловят одним рывком на два спаренных крючка/ нас нарисуют как коня и юношу, обоих в красном… — завывал Плешка.

Про себя Майор понадеялся, что на этом ряд сравнений поэт исчерпал. Но Баланеску, как и все молдаване, обнаружившие золотую жилу, непременно хотел исчерпать ее до конца. Так что Плешке, вспотевшему по пыжиковой шапкой, ничего не оставалось делать, как продолжить:

 Про нас споют, как про танк и танкиста, кстати/ если мы и сгорим, то оба: танкист и танк/ нас захвалят, как победителя зимних Олимпийских игр и его сани/ нас проклянут, как Толстого и Рушди/ запомнят, как Столетнюю войну и насилие/ мы оба намокнем, когда прольет дождь/ мы высохнем на этом проклятом Солнце/ мы согреемся, стуча зубами, и, если уж на то пошло/ мы будем вместе, как два сросшихся зуба…

Нина, казалось, забыла обо всем на свете. Да, подумал Плешка, вспомнив советы своего приятеля по медицинскому училищу, частенько хаживавшего в женскую часть общежития. Действительно, стихи, ликер «Амаретто» и предварительные ласки останавливают время для женщин…

А раз так, то пора приналечь, подумал Плешка, воодушевленный этой банальной, как изречения из дембельского альбома, мыслью.

И приналег.

 Обними меня, ну пожалуйста/ я не жалуюсь/ ты не жалуйся/ просто обними и покрепче/ если бы ты меня обняла, я бы отслужил тебе службу/ настоящую, не мессу какую/ а что–то в стиле пасторальном, к примеру/ я бы скосил все сено в твоих угодьях/ колкое и пахучее, как твои волосы, и собрал бы его в снопы/ как они собираются, бывает, на твоем лобке/ я бы молотил снопы, я бы собирал зерно, я бы пахал твои поля/ расчерчивал кальки/ десять лет ухаживал бы за твоими садами/ выращивал в них персики, натюрморты и пейзажи/ водные / лилии/ и / идиллии…

Здесь Плешка почесал затылок, и по этому тайному знаку надзиратели, сочувствовавшие благородной страсти Майора, бурно зааплодировали. Слегка кивнув, Плешка продолжал:

 А по прошествии десяти лет вернулся бы из полей/ прямо в разгар дня/ бросил бы все, и во все еще мокрой рубашке/ пошел бы в твой храм, растолкал бы толпу/ локтями в колени потрепал бы тебя за плечо — ты, конечно/ у самой стены, где статуя Мадонны/ слепленная из винила твоим прошлым поклонником/ и сказал: время вышло, служба отслужена/ глотка отлужена/ и даже/ жажды у нас не осталось/ высохла/ так ступай за мной, потому что теперь/ по условиям договора, подписанного кровью из переполненных/ вен моих/ принадлежишь не мне, не себе, а своим волосам…

Красиво, подумал Майор, но уже не очень понятно, о чем. Каково было начало, Плешка уже вспомнить не мог. Значит, точно поэзия, подумал он. К тому же, надзиратели восхищенно аплодировали, а Нина, казалось, была в трансе. Майор воодушевился.