Табу

– Очухалась, мразь? – его громкий смех эхом прошелся по просторной пустой комнате и смело вылетел в распахнутые окна. Занавески стояли колом от налипшего снега, противно брякая о металлические радиаторы под окном. Он обожал смотреть, как я синею от холода, как мои губы трясутся, а пальцы рук совершенно не слушаются.

В такие моменты он очень любил давать мне так называемый шанс. Просто бросал к ногам ключ, наблюдая, как я негнущимися пальцами пытаюсь расстегнуть браслет. Металл наручников, облепленный снегом, больно скользил по коже, оставляя небольшие порезы. Но Лёню это заводило еще больше.

Чем сильнее я сопротивлялась, тем изощреннее становились его фантазии. Если приступ настигал его внезапно, то он просто наблюдал за мной, периодически расставляя мои ноги в стороны. Вены на его члене пульсировали подобно скачкам кардиограммы, а лицо багровело, предвкушая последствия. Он трахал меня до отключки, не стесняя себя в криках, зная, что никто не придет на помощь, и бесконечных оскорблениях вперемешку со звонкими шлепками. Когда я совсем обессиливала, он закрывал окна, давая возможность немного согреться. А когда синюшность проходила, был готов ко второму акту, правда, с уже новыми действующими лицами.

Вот и теперь, прямо передо мной на кровати лежала мулатка, вдыхающая дорожку отменного кокса, коим снабжал щедрый Лёнчик своих актрис. Убедившись, что я очухалась, он рухнул на кровать, ловко скручивая хрупкую фигурку девушки в неестественной позе.

Но дальше мне было не интересно. Я все знала. Эти обдолбанные курицы сначала старательно стонут, изображая страсть, а потом, когда действие наркотиков заканчивается, а боль становится все навязчивей, начинают кричать. Ужас, страх и отчаянье – все, что остается от их былой бравады. Эти ужасающие звуки застревают в моих ушах эхом, но и это не все. Знаю, что если не открою глаза, если не стану молча наблюдать за извращениями собственного мужа, то его фантазии станут только жестче.

Поэтому открываю глаза, глядя, как по белоснежным простыням расплываются капли крови. Он больной…

– Тебе нравится, девочка моя?

– Да, – хрипит мулатка, еле выдавливая слова, потому что горло ее перетянуто тем самым шнуром, что привел меня в сознание.

– Да не ты, шлюха вонючая, – взвыл Леня, закатывая глаза к потолку. – Нравится, я спрашиваю? Твой Костик делал с тобой такое? Признайся, девочка, тебе же это все нравится! Ну, скажи папочке!

– Да, – шепчу я, понимая, что так будет лучше для нее.

От этих слов тело мужа начинает бить в конвульсиях оргазма, заливая белёсой жидкостью располосованную от ударов грудь девушки. Знаю, что он будет мучить нас, пока не кончит, а кончает он, лишь когда я становлюсь кроткой…

– Девочка моя, – тихий вкрадчивый голос вновь доносится до ушей, но мне не хочется приходить в себя. Не хочу возвращаться в реальность, не хочу вновь видеть его искореженное виной лицо, не хочу! Хочу остаться во сне, там, где у памятника на площади стоит мальчик с грустным взглядом голубых глаз.

– Прости меня! Прости! Этого больше никогда не повторится, – щелчок металлического браслета действует как выстрел. И я начинаю тонуть в собственных слезах. Муж берет меня на руки и несет в ванную, где будет купать, смывая запекшуюся кровь, лаская мелкие царапины, целуя огромные синяки. Он никогда не пропускает эту процедуру. Трет, и меняет воду, заливая все пеной для ванн с ядовито-приторным ароматом розы, пока я не засну. И я отключаюсь, делая выдох облегчения от того, что ближайший месяц моей шкуре ничего не грозит. Он будет ждать, пока затянутся раны на теле, а я вновь перестану ждать подвоха. Внезапность…

– Ося! – хрипела Саня, вновь заливаясь слезами. – Это же чудовище! Почему ты не написала в полицию? Почему его не посадили?

– Потому что таких людей не сажают, ну, а еще, отец понимал, что Леня позаботится о том, чтобы мы по миру пошли, если хоть пискнем о случившемся. Впрочем, все так и случилось.

Сашка не сводила взгляда с толстого браслета на моей щиколотке. Тонкая паутина металла переплеталась причудливым узором вокруг вкраплений бриллиантов и сапфиров.

– Это я не смогла сдать. Пусть болтается, как напоминание о жизни, к которой я больше никогда не вернусь.

– Окся, – взревела Сашка и бросилась мне в объятия. – Как ты можешь все это так спокойно рассказывать?

– Потому что это прошлое, Сань. Я научилась переворачивать страницы, иначе бы я просто сгинула в какой-нибудь психушке в крепких объятиях смирительной рубашки.

– Но ведь так нельзя!

– Многие думают, что можно. Наивно полагают, что деньги решают многое, но сейчас, оставшись голой и бедной, я поняла, что нихрена эти бумажки не решают. За все придется платить, Сань. За все.

* * *

– Так, все! – Сашка запищала и стала тянуть меня за рукав в сторону выхода, едва мы переступили порог однокомнатной квартиры на окраине города. – Хватит! Будешь жить у меня.

– Нет, Сань, – вырвала руку из ее крепкой хватки. – Меня все устраивает.