Табу

– Хорошо, оплата – каждое десятое число месяца, – прощебетала старушка и выхватила у меня из рук деньги. – Соседи мирные, двор тихий, Вам тут понравится.

И с этими словами, подмахнув договор аренды, выбежала за дверь.

– Она врет! Смотри, как сиганула, лишь бы ты не передумала. Оксана! Одумайся!

– Сань, я уже начинаю жалеть, что взяла тебя с собой.

Квартирка была крохотная, но чистая. Старенькая мебель, деревянные окна, двери, покрашенные таким количеством слоев краски, что и не думали закрываться, зато тихо.

Распахнула балконную дверь, впуская весенний воздух в комнату. Перегнувшись через металлический поручень, осмотрела двор. Густые заросли разросшегося кустарника с уже набухшими молодыми почками свисали над узкими тропинками в уютном дворе. Старые качели поскрипывали, заглушая звонкий крик детворы, столпившейся вокруг песочницы, молодые мамочки, словно воробьи, облепили шаткие скамейки, монотонно раскачивая коляски.

– Смотри, как хорошо! – плюхнулась в мягкое кресло, стоящее прямо на балконе, и закурила, подняв взгляд к небу. – Весна, Санечка, весна!

– Ты же упертая, как не знаю кто! – Подруга выскользнула из квартиры, и только легкие шажки по лестнице доносились в незакрытую дверь.

– Конечно, упертая, поэтому и жива еще. Поэтому я еще дышу…

…

Уже проснувшись, я поняла, что перемирие в доме закончилось. На прикроватной тумбочке не стояла чашка кофе, который непременно варил Лёня, прежде чем уйти на работу, зато на кожаном кресле небрежно валялось красное платье в пол с приклеенной запиской:

«Вечером тебя ждет сюрприз».

Я до последнего думала, что ошибаюсь, что не может он вот так, резко, сорваться. Он же еще вчера молил о прощении, одаривая меня мехами и золотом. Ревел, заливая дорогую сорочку настоящими мужскими слезами. Он ползал на коленях, взывая к прощению.  Умолял не рассказывать отцу, решившему прийти на семейный ужин. И я сдалась.

– Нет, этого не может быть, – это были мои последние слова, потому что дверь с ревом распахнулась, и в спальню влетел Лёня.

– Соскучилась по папочке, девочка моя?

Мне уже не нужно было думать, потому что все видно было в его глазах.  Рассредоточенный взгляд, кривая ухмылка и толстый кожаный ремень, который он сжимал в кулаке, говорили сами за себя.

– Куда-то собралась? – он подошел, внимательно рассматривая меня с ног до головы.

– Ты же сам…

– Заткнись, гадина. Ты мне за все заплатишь. За каждое моё унижение, за твою надменность и холодность, которой от тебя разит за километр! Твоя очередь валяться у меня в ногах. Но скажу честно, сегодня я вряд ли тебя прощу…

…

Боль ядом растекалась по телу. Медленно. Жгуче.

С каждым вздохом жить не хотелось все больше и больше. Я не чувствовала правую ногу, я даже не понимала, шевелюсь ли. Воспоминания жаркой супружеской встречи водопадом обрушились на меня, заставляя слезы брызнуть из глаз. В груди противно заныло, а потом обжигающая волна покатилась по телу, подобно расплавленному воску. Сжигала кислород, сковывала легкие, парализуя все тело.

Я чувствовала, что он рядом. Ощущала дыхание, аромат табака, пряность парфюма, а еще власть. Это ощущение ни с чем не перепутать. Оно витало в воздухе плотной тучевой пеленой, так и норовя взорваться прямо над головой. Но мне было не страшно. Единственное, о чем я молилась – чтобы все это поскорее закончилось.

– Очухалась, я же вижу. Можешь не притворяться.

Ощущение холодного металла между ног сбило дыхание. Я просто забыла, как правильно дышать. Кислород никак не хотел проникать в легкие, вызывая головокружение на грани обморока.

– Крестик… – прошептал Леня, старательно выводя тонким лезвием сетку для игры в крестики-нолики прямо на коже бедра. Он двигался медленно, внимательно наблюдая за тоненькими струйками крови, стекающими по ногам. – Твой ход…

– Нолик, – прошептала и прикусила язык, приготовившись к очередному порезу, но нет, Леня замер.

– Боишься? Ты меня боишься?

– Я тебя ненавижу! – вдруг заорала я, пытаясь лягнуться ногами. Но смогла пошевелить только левой, и то, совсем едва. – Ненавижу тебя!

– Девочка моя, – как мантру, зашептал Лёня, стаскивая с себя одежду.

Я знала, что зря все это сделала. Продлила собственную пытку, но терпеть это уже не было сил. Можно привыкнуть к боли, к холоду, к отвращению, но невозможно смириться с постоянным унижением. Один только вид его тела вызывал рвотные спазмы, я орала, разбивая руки в кровь о батарею, в попытке сбросить наручники. Пыталась рассмотреть сквозь пелену слез,что с моей ногой, которой я не могу пошевелить, но видела только его бешеный взгляд, пульсирующее возбуждение и дикое необузданное желание.