Табу и невинность

А процесс над КОРом – так же как и процесс семи руководителей «Солидарности», который должен состояться после него, – уже не касается людей из плоти и крови, хотя обвиняемым предстоит дорого заплатить за свое мужество, ангажированность и борьбу. Однако на сей раз судить и осудить собираются символ – символ надежды, символ общей для всех поляков мечты о свободной, справедливой и демократической родине. На скамью подсудимых должна сесть «Солидарность» как воплощение этих мечтаний, а вместе с ней – весь польский народ, который не перестает демонстрировать свою привязанность к идеалам и надеждам, вызванным к жизни в августе 1980-го.

Между примирением и восстанием Август 1982 г

Язык военного столкновения

Лозунги «Ворона и не охнет, как подохнет», «Против орла ворона мала»[25], якоря «Борющейся Польши» на стенах и на страницах подпольной прессы[26], возвращение слов, издавна, казалось бы, связанных с прошлым: оккупация, война, облавы, коллаборационизм. Иными словами, язык, до крайности конфликтный, чрезвычайно нагруженный в эмоциональном плане, язык острой борьбы, сражения.

С другой стороны, непрестанно и в разных версиях повторяются слова о необходимости компромисса, национального согласия, примирения. Язык мира, язык арбитража и посредничества.

Они сосуществуют, живут вместе. Как? Почему? Каковы последствия этого?

Чем является язык борьбы и сражения в устах поляка, прошедшего через испытания и опыт военного положения? Он представляет собой – во-первых – спонтанную реакцию на то, с чем столкнулась Польша. В коллективной памяти воскресают картины оккупационного кошмара, драм, которые разыгрывались после восстаний. Люди инстинктивно, самопроизвольно обращаются к разным моментам нашей и чужой истории в поисках прообразов той ситуации, которую они переживают в данный момент. Язык конфликта, язык морального возмущения и той обиды, которую довелось испытать, служит не только для передачи чувств и мыслей; он является также инструментом мобилизации и сплочения нас против них. Его функция – усилить существующие разделения, сделать возможным выживание сообщества, оказавшегося под угрозой. Если смотреть через призму этого языка, то преодоление конфликта возможно лишь в результате конфронтации и окончательной победы одной из сторон.

Посреднический, примиренческий язык представляет собой язык разума, который ищет решения для конфликтных ситуаций – вопреки чувствам, наслоившимся предубеждениям, расхождениям интересов. Посреднический язык – это язык тех, кто, не веря в победу, хочет избежать поражения, которое неизбежно превратилось бы в катастрофу для всех. Этот язык ищет трудного равновесия между одобрением принципов – и признанием реальности вкупе со всеми ограничениями, которые она навязывает.

Сосуществование этих языков носит конфликтный характер; один из них лишает достоверности второй. Трудно относиться всерьез к языку национального согласия, когда одновременно в партнере такого согласия видят оккупанта, продажного типа, в самом лучшем случае – жулика и обманщика. В равной мере трудно относиться к конфликтному языку всерьез, когда верят в декларации о необходимости, даже обязательности примирения. Ведь компромисс предполагает хотя бы какую-то общность интересов, которая не может существовать в манихейском мире.

Точно так же и в лагере власти конфликтный язык сосуществует с примиренческим. Конфликтный язык, будучи не в состоянии обращаться против всего общества, видит врагов в «экстремистах», «антисоциалистических элементах», «контрреволюционном подполье» – словом, в «политических авантюристах». Роль этого языка заключается в оправдании декабрьского заговора[27], в том, чтобы сломить волю общества к сопротивлению. Вместе с тем он позволяет аппарату власти сплотиться, придает ему дополнительное мужество, отвагу и веру в будущее.

У власти примиренческий язык частично выражает осознание того, что без отыскания какого-нибудь modus vivendi с народом единственной альтернативой для нынешней холодной гражданской войны может быть лишь война горячая. Речь идет одновременно или же по преимуществу о возбуждении в обществе надежды на то, что не все послеавгустовские завоевания будут у него конфискованы, что военное положение является своего рода временной мерой, и выход из него возможен через соглашение между обществом, примирившимся со своей судьбой, и властью.

Сосуществование двух языков в лагере власти частично является результатом глубоких разделений внутри нее, однако в первую очередь оно служит инструментом борьбы с обществом – его попеременно то лупцуют дубинкой угроз, то подкармливают морковкой надежды.