Табу и невинность

3. В Польше произошло стойкое расхождение власти и авторитета. Власть – как возможность вынуждать определенные коллективные действия – и авторитет – как способность склонять к желательным формам поведения благодаря готовности общества прислушиваться и повиноваться – стали атрибутами разных институтов. Властью располагает партия, авторитетом – Церковь и «Солидарность». Развод власти и авторитета эквивалентен разводу государства и общества.

По мере истечения шестнадцати месяцев «Солидарности» становилось все более очевидным, что и власть и авторитет обладают значительно большими возможностями блокировать мероприятия и проекты другой стороны, нежели реализовать собственные (власти не были, например, в состоянии навязать свою концепцию экономических и хозяйственных реформ, а тем более необходимого при этом резкого повышения цен; в свою очередь, картина самоуправляемой Польши должна была поневоле оставаться на бумаге до тех пор, пока основные решения, касающиеся государства и общества, принимались в ЦК).

В такой ситуации выход из политического, экономического и общественного кризиса мог быть исключительно плодом совместных действий тех, кто располагал властью, и тех, кто пользовался авторитетом; иными словами, это могло произойти в результате соглашения государства и «Солидарности» – соглашения, благословленного Церковью.

Сегодня мы знаем, что терпимость Советского Союза к изменениям, которые имели место в Польше, оценивалась нами слишком оптимистически. Знаем, что недооцениваемой альтернативой для мирного марьяжа власти и авторитета было насилие, с помощью которого власть вынуждает желательные для себя формы поведения. Знаем, что чрезмерно беспечной и бодряческой была картина национального единства, где подавляющему большинству общества – в том числе армии и значительной части милиции – противостояла ничтожная горстка правителей. Теперь зачастую утверждается даже, что не было возможности предотвратить декабрьское несчастье, что примириться с «Солидарностью» Москва и Варшава никогда не могли. Но тогда каким же образом в подобной атмосфере возможно продолжение стратегии национального согласия?

Основной причиной этого является распространившееся в еще большей степени, чем перед Декабрем[28], ощущение полного отсутствия альтернативы: если не компромисс, то конфронтация, из которой общество не может выйти победителем. Поведение обеих сторон после первых драматических декабрьских дней создавало вроде бы видимость определенных надежд на возможность некоего соглашения.

Хотя трудно рассчитывать на популярность данного тезиса, надо признать, что контрреволюция, которая наступила после самоограничивающейся революции, тоже самоограничивается. По крайней мере, вплоть до нынешнего момента. Если мы хотим вообразить контрреволюцию, которая себя не ограничивает, достаточно напомнить опыт Венгрии после 1956 года: тысячи убитых, брошенных в тюрьмы, вывезенных в Сибирь – или Чехословакии после 1968 года: ликвидация всей культурной, интеллектуальной и политической элиты народа. Десятки тысяч эмигрантов в одном и втором случаях. В Польше не ограничивающая себя контрреволюция означала бы не только полное вымарывание всего, что ассоциируется с триумфом 1980-х годов, но также попытку уничтожить ту плодородную почву, на которой смогла взойти и пустить побеги «Солидарность»: мощную Церковь, независимое крестьянство, свободную культуру.

Осознание отсутствия всякой альтернативы для программы национального согласия послужило источником особой стратегии восстанавливающейся в подполье «Солидарности». Обычно конспиративные организации ставят себе в качестве цели свержение ненавистного строя, устранение диктатора или изгнание оккупанта; при этом, как правило, они не сторонятся применения насилия. Зато сложившееся вокруг «Солидарности» движение сопротивления заявляет – вот уж воистину парадокс, – что его конспиративная деятельность против власти ставит перед собой лишь задачу вынудить эту власть к соглашению, что ему и в голову не приходит стремиться к свержению строя, изгнанию иностранных войск или к применению активного сопротивления. Самоограничивающаяся революция превратилась в само-ограничивающееся движение сопротивления.

Ограничения, принятые для себя контрреволюцией и движением сопротивления, очерчивают поле конфликта, но такое самоограничение не носит устойчивого характера и не гарантирует стабильности ситуации: обе стороны грозят выходом за рамки тех границ, которые до сих пор уважали и соблюдали.