Таэ эккейр!

— А вот это ты зря, — ласково укорил плечистый, — это ни к чему. Впрочем, неудачникам и не такое дозволено. Ты неудачник, малыш. Ты, а не я.

— Мели... языком... сколько хочешь. — Лерметт говорил медленно, но внятно. — Тебе... это... ничего не даст.

— Даст, — успокоительно протянул плечистый. — Еще как даст. Ты и не догадываешься — ведь ты, дружочек, талантливый дурак, и только. Ты и такие, как ты — никогда-то вы не поймете, что лучшая дипломатия — вот она. — И с этими словами он ласково, почти любовно погладил латную перчатку.

Эннеари так стиснул кулаки, что ногти вонзились в ладони едва не до крови. Двадцать! Этих мерзавцев двадцать человек, а он — он один...

— Твой покойный отец тоже никогда не понимал таких вещей, — равнодушно добавил плечистый — и Лерметт рванулся из пут с такой силой, словно и не был ранен. Рванулся — и едва не потерял сознание от тщетного усилия. Его побледневший лоб заблестел от внезапной испарины, мгновенно позолоченной отблесками пламени.

— Ну-ну, — ухмыльнулся владелец перчатки, — зачем так напрягаться, дружочек? Тебе уже некуда спешить.

Двадцать — это много... слишком много... стрел в колчане на них достанет с избытком, но в одиночку снять их одного за другим нечего даже и надеяться.

— Почему?.. — простонал Лерметт.

— Ах, тебя интересует, почему? — плечистый с деланно задумчивой улыбкой соединил кончики пальцев левой руки с кончиками железных пальцев перчатки. — Надо же, насколько ты сообразительнее своего отца. Покойник вот никогда не интересовался, почему. А ты хоть перед смертью, а догадался спросить. Хвалю. Да просто потому, что десять лет на моем месте за столом сидела черная скотина, вот почему. А когда эта тварь сдохла, оно осталось пустым.

Это он про Дичка, сообразил Эннеари в бессилии гнева.

— Твой отец усадил собаку на место канцлера, вот почему! — в голосе плечистого слышалась ярость, тяжелая, как его перчатка. — А мне даже ошейника собачьего пожалел! Всякую шваль... всякую шваль худородную! — Плечистый задыхался — словно бы он пил вино из полной до краев чаши, а оно все не кончалось и не кончалось. — А мне ошейника пожалел!

— Всего-то... — прошептал Лерметт.

— Знаменитых рыцарей, победителей стольких турниров — и в опалу... в небрежение... все славные традиции рыцарства — все побоку... ни уважения, ни воспитания должного... нас всех — нас! — едва ли не в ссылку... что ж поделать, если я из своего далека не сумел понять, что его величество болен.

— Эта болезнь называется ядом, — промолвил Лерметт.

— Несомненно, мальчик мой, — выдохнул плечистый, мало-помалу вновь овладевая собой. — Несомненно. Для нас с тобой. Но я ведь никому ничего не скажу... и ты тоже. Разве я мог спасти его высочество наследника престола, убитого коварными эльфами?

— Никто... не поверит. — Голос Лерметта сорвался.

— Еще как поверят. Несчастный принц найден на перевале весь утыканный эльфийскими стрелами с ног до головы... при этом, заметь, связанный — и это в благодарность за все его старания.

Эльфийские стрелы, говоришь? Ну, так ты скоро на собственной шкуре узнаешь, мразь, что такое эльфийские стрелы.

— Я получу все, что мне нужно — понял, малыш? Войну, на которой я покрою себя славой... и регентство — а там и корону.

Взгляд Эннеари был неотрывно прикован к плечистому — а руки сами уже доставали из колчана стрелы и раскладывали их веером. Пять стрел — один веер. Четыре раза по пять. И ни одной стрелой больше — потому что цель должны поразить все двадцать. Промахнуться нельзя ни разу, иначе тот, кто останется в живых, прикончит пленника. Пусть даже у него на это останется лишь доля мгновения, но за эту долю может случиться непоправимое — а значит, промахнуться нельзя.

— Вот так-то, малыш, — торжествующе закончил плечистый. — И что ты на это скажешь?

Я всегда терпеть не мог веерную стрельбу, подумал Эннеари, прилаживая первый пятерной веер стрел на тетиву. Всегда считал ее пустым фиглярством, недостойным истинного лучника. Кто же мог знать...

— Я скажу, — твердо и внятно произнес Лерметт, — что мой отец был настоящим воином и доподлинным властителем, и рыцарей своих воспитал достойно. Ты ведь даже и сейчас говоришь со своим королем стоя.

Эннеари беззвучно ахнул — и потому пропустил миг, когда плечистый изо всех сил пнул пленника под ребра. Лерметт задохнулся — но не вскрикнул и не застонал.

— Кончай его, — велел плечистый, отворотясь, и один из сидящих возле костра поднялся неторопливо и вытащил из колчана пучок стрел — действительно, эльфийских, настоящих, оперенных белопестрыми перьями птицы ирали.

Эннеари резко выдохнул и спустил тетиву. Лучник выронил стрелы, не успев взяться за лук. Широкоплечий сделал шаг вперед, споткнулся, и изо рта его прямо на древко засевшей в груди стрелы выплеснулась темная кровь. Трое ближайших к костру негодяев рухнули, не сделав ни малейшего движения, словно подкошенные. Однако медлить было некогда, радоваться удачному выстрелу тоже некогда — второй веер должен слететь с тетивы раньше, чем остальные мерзавцы успеют опомниться.