Taedium phaenomeni (СИ)

      - Сдохни! Да сдохни, тупая ты сука! Убирайся вон! Оставь меня в покое, идиотка! Убирайся! Убирайся, дрянь проклятая! Он сдох, и ты тоже сдохла! Отвали от меня, уйди от меня, убирайся в свою чертову могилу, дура! Дура, дура, дура!

      Чем дальше - тем страшнее, тем темнее, тем тише, тем глуше, тем бесчувственнее: почему никто никогда не говорил, что страшнее вакуума явления нет? Что да-да-да, боль страшна тоже, смерть тоже, но когда изнутри и снаружи закладывает уши, когда глаза видят только неизменную постоянную стену черного окраса, когда пальцы и ступни ничего не находят, даже если им больно, даже если они ищут и нащупывают, но не понимают этого, когда в носу пустота, а рот, открываясь, не выталкивает наружу ни единого порванного звука - это намного, намного страшнее, чем просто болеть или умирать.

      Юу налетал на углы, Юу не соображал уже больше ничего; иногда понимал, что пространство меняется, что его пытаются перехватить, что химера догоняет пляской козьих копыт, но он что-то делал, он освобождался снова, он бежал дальше, блуждая в ужасных катакомбах выстроенных коридоров, он сбивал на пластиковую сколку ногти, он выковыривал теми камушки, пытался прорыть себе нору, разбивал лицо и колени...

      А когда однажды, проплутав избитую вечность, попался снова, когда ощутил, что руки плотно повязаны, ноги застряли, горло передавлено, и воздух не просто безвкусен, но и вовсе не поступает к нему внутрь - вот тогда безумие, перемигнувшись огнями летной незнакомой полосы, спало; фантомный арлекин щелкнул пальцами в синих шелковых перчатках молодого жокея, упали к ногам розы и кролики, и все планетные туманности, пышущие внутри налившихся глаз, разом развеялись под бесчинствующим взрывом сверхновой, позволяя приподнять голову, сморгнуть провал, открыть рот и увидеть над собой...

      Увидеть над собой...

      Их.

      Белые тряпки, черные перья, пустые глазницы, накрытые запотевшей тканью.

      Вороны, люди, шприцы, заклинания.

      Холод в лицах, холод в проеденных ветрами внутренностях. Визжащая, кричащая, отчаянная попытка отпрянуть, уйти. Следом – тонкая прямая игла в шею, в найденную синим узором артерию, в забившийся в панике пульс: так быстро, так непредсказуемо, так безвозвратно и так жизненно просто, что не успелось ни отойти, ни вырваться, ни сообразить, ни отринуть.

      Просто принять, просто ощутить, как инъекция вплывает в задумчиво приостановившуюся кровь, как захватывает под себя жидкую лимфу, как обдуряет доверчивые клетки, как шепчет им: спите, спите, и все маленькие уродливые лошадки, переступающие с одного яблоневого копытца на другое, опускают отяжелевшие головы с соломенной гривой, дергают ушами, прикрывают треснувшие веки с длинными апрельскими ресницами, грустно ржут вослед желтой блинной луне, уносясь галопом смерти в пшенично-горчичные поля, где ветра больше, чем под небом, и он – знаете? - немножечко бесплатнее.

      Бесплатнее, да.

      За спиной своей Юу еще слышал грохот сопротивления, шебуршание, взрывы грушевых косточек: там билась в оковах его пойманная химера, там рвался звериными когтями перекидной клоун, там с кровью брызгалось в небесный вымпел его имя, там пытались дотянуться руки, там жизнь желала перехватить и сохранить, но птицы-вороны и белые халаты не позволяли оглянуться, не позволяли встать в полный надломанный рост, не позволяли двинуть ни одной конечностью.

      Инъекция пила, инъекция усыпляла мятной ядовитой ромашкой о черных цветниках. Чужие руки отрывали от пола, перехватывали, учили летать, чтобы в последний путь, чтобы Икаром к солнцу, отпраздновать, увидеть своими глазами уродство юпитерской сатурналии.

      Химера рычала.

      Химера рычала, лошади, светясь сосульками грив, убегали к опустившемуся к колосьям небу, сверкали лоснистые бока, протаптывалась мягкая глинистая земля, сочились ручьи и лужи, а чей-то голос - хриплый клекот, знакомый молоточный стук, - удрученно качая головой, шептал:

      - Ликвидировать. Теперь остается тебя только заморозить и ликвидировать, неудавшийся проект под названием «Юу»... Мне, право, очень жаль, что так вышло, но выбора иного ты попросту не оставил. Прости нас за это, мальчик. Прости.

Глава 9. All the pretty little horses

Hush-a-bye, don't you cry.

Go to sleepy, little baby,

Go to sleepy, little baby.

When you wake, you shall have

All the pretty little horses,

All the pretty little horses.

Go to sleep, don't you cry.

Rest your head upon the clover,

Rest your head upon the clover,

In your dreams, you shall ride

While your mummy watches over.

Coil

      - Эй, тупица...

      Аллен слышал его, этот чертов голос - знакомый, ржавый, как забившаяся мусором труба, громкий, ревущий не хуже, чем в саванне ревел солнечный баобабовый лев, но чего он от него хотел - понять при всем желании не мог.