Таежный моряк. Двенадцатая буровая

И он, забыв обиду и приняв это решение, вдруг словно наяву услышал шум далеких океанских волн, что с вязким рокочущим гулом наползали на берег и, шипя, хлопая взрывающимися пузырями, переворачивая проворных белобрюхих крабов, откатывались назад. И ощутил он всем естеством своим, как поют птицы в плотноте зарослей манговых деревьев. И почувствовал, как слепящее жаркое солнце греет ему лицо, и от этого тепла, от уюта, ласковости ему захотелось засмеяться, захотелось сбацать морскую полечку, подержать на носу камышинку, спеть хороводную песенку, сотворить что-нибудь хорошее, доброе.

Шлейф, где произошло ЧП, был хоть и дальним, но с подъездами — к нему могла пробиться пароустановка. Только вот какое дело — для нее надо было чистить дорогу, торить зимник. Тут-то и нужен был бульдозер, который Ростовцев обещал Генке-моряку, а если быть точнее, — Генкиному начальству.

Мороз по-прежнему припекал, те небольшие спады, когда трескотун малость отпускал, облегчения не приносили. Один за другим шли актированные дни, потому что в мороз ломалась, крошилась техника, железные конструкции рассыпались, словно вареная резина, дерево превращалось в скарн, камень особой твердой породы — в мороз можно было сгубить технику, поэтому работа была на время прекращена. Генкино же дело не ждало, когда трескотун подвинется, уступит. Если ждать, то пробка из трехметровой превратится в пятиметровую, в десяти, в двадцатиметровую — поэтому Генка-моряк насупился, выпятил вперед тугой, похожий на репу подбородок, потеплее оделся, зашаркал мягкими кисами к Ростовцеву.

Ввалился к нему в клубе пара, как в дыму. В балке, кроме Ростовцева, находилась Любка Витюкова. Она стояла, прислонившись спиной к стенке, к которой был прикноплен график с рыжастыми и синими — петушиные цвета! — изломами линий. Лицо — чуть покрасневшее и оттого ставшее грубоватым, — из-за красноты исчезли нежные притеми в подскульях, сровнялись они, а вот глаза, напротив, выделились, в них глубь океанская, до дна которой якорь вряд ли достанет, проявилась.

Генка обдался бурым варевом, кровь даже к кончикам пальцев, к ногтям подступила — тронь, и выбрызнет фонтанчиком. Смутился Генка.

Ростовцев это заметил.

— Ну что, адмирал? — спросил он.

— Да вот… эта… Бульдозер мне нужен!

— В такой мороз?

— Газ, он норовистый парень, морозов не признает. Ему, когда его перекачивают по трубе, свободная дорога нужна. Без пробок. А если пробка, то он бунтует, — произнес Генка-моряк, посмотрел вбок, в замороженное оконце прорабской.

— Техника же летит, сталь крошится. Опасно в такой мороз работать, адмирал. Корабли на дно пустить можем.

— Мне бульдозер нужен, — шалея от того, что рядом находится Любка Витюкова, пробубнил Генка.

Ростовцев жестко сощурил глаза, встал, посмотрел на Генку со своего Олимпа, сверху вниз. Генка переместил взгляд на Любку, и тревожное разрушающее чувство ледышкой проскользнуло у него по груди, ткнулось под сердце и замерло. Сразу стало холодно. Совсем холодно. Он понял, что между Ростовцевым и Любкой произошло объяснение. И далеко не служебного характера. Ну что ему надо, Ростовцеву? Бабник он, что ли? Да ведь у него жена есть. Же-на… Генка сглотнул слюну, с силой сдавил челюсти. На зубах что-то захрустело.

Ростовцев взял со стола некий агрегат, отполированный, похожий на кирпич с наискось сколотой макушкой, — Генка понял: микрофон «матюгальника».

— Товарищ Пащенко, срочно зайдите в прорабскую, — Ростовцев подождал, пока хриплый отзвук прокатится вдоль стежка балков, вернется назад, мякишем стукнется в дверь прорабской, снова надавил большим пальцем на педальку микрофона: — Пащенко, товарищ Пащенко, срочно зайдите в прорабскую! — Поставил микрофон на стол. — Вот сейчас появится командир бульдозеристов товарищ Пащенко Виктор… как он там, Люб, по батюшке?

— Иваныч.

— …Виктор Иваныч Пащенко, и все поставит на свои места. Если он согласится поехать в такой мороз — его воля. Ответственность он возьмет на себя.

— Но ведь газ же, — пробубнил Генка и оборвал свой несмелый ученический бормот, подумал: а может, Ростовцев прав? Ведь он, Ростовцев, передовик, про него в газетах пишут, по радио говорят, его все знают. Может, хрен с ней, с пробкой, может, бульдозер полетит на первом же километре и будет потом стоять целую неделю, пока его не починят. Это же деньги, убыток, это толстая пачка «красненьких», пущенная, извините, козе под хвост. А? Упрямо выпятил подбородок — нет, Ростовцев не прав. — Мы же шлейф на километр заморозим. Если не целиком.

— Сколько стоит километр твоей трубы, а?

— Не знаю. Дорого, наверно.

— Дорого — не дорого, но все равно — это семечки. Если что, за свой счет поставим. Понял, чем дед бабку донял?

Генка-моряк метнул быстрый взгляд на Любку. Та стояла не шевелясь. Спиной у стенки, будто грелась. Над головой — график с линиями петушиной расцветки. Пусто как-то было Генке.

— Оттает немного, потеплеет, вырежешь километр этой трубы и поставишь новый. Я тебе этот километр обеспечу за так. А старую трубу продуешь, как боцман макаронину, и про запас оставишь себе. А?