Таёжный перегон

Посмотрев, Антон передал ему коробочку, а сам принялся изучать значок. Значок был большим и покрыт разноцветной эмалью. Правильной овальной формы с немного выступающим красным знаменем, развивавшемся вверху, и такого же цвета накладкой с буквами СССР – внизу. Возле древка, в левой части развернутого красного знамени, выделялся серп и молот, а рядом золотыми буквами было написано «Отличнику Дальстроевцу». Сбоку к древку шла выпуклая надпись «ГУСДС НКВД», выдавленная на сером фоне. Часть белого поля под знаменем закрывала выпуклая серая пластинка, на которой была изображена какая-то непонятная символика трудового фронта. В переплетении выдавленных полосок Антон не разобрался: то ли там был шахтный копер, то ли сторожевая вышка с самородками золота в основании.

– Представляете, значок номерной. По-моему, он не менее ценен, чем боевые награды.

«Значок ценнее любых наград, – подумал он про себя. – Где-то я уже слышал такое. Кто-то говорил на эту тему и, по-моему, совсем недавно…»

– Я думаю, этим знаком награждали за трудовой героизм, – потеряв мелькнувшую в голове мысль, продолжал он рассуждать. – Ведь не каждый выдерживал непосильный труд, мороз, гнус и доживал до награды. Смерть безжалостно косила людей. Десятки, даже сотни тысяч полегли на Колыме, не получив никакой награды. На их могилах нет даже самого простого деревянного креста.

И вдруг до него дошло, что это и есть тот самый значок, о котором говорила Татьяна, когда рассказывала о своем дедушке, больше всего ценившего эту награду. Из-за этого она даже подумала, что значок золотой.

«Значит, этот Симонов ее дедушка. Это он руководил “Оборонным” и пропал без вести. Это его награды…»

– А где же клад? – разочарованно хмыкнул Стас. – Я думал здесь настоящие сокровища, а тут какая-то туфта.

– А это разве не клад? – едва сдерживаясь от возникшего раздражения, ответил Антон. – Ценность этих наград больше любых сокровищ. Только тот, кто не знает историю своей страны и не испытал трудностей, которые прошли люди, отдававшие свою жизнь ради будущих поколений, может так безразлично относиться к памяти человека, который внес вклад в становление этого рудника.

Стас не унимался:

– Да что он там внес? Он же не бесплатно здесь трудился, за работу ему платили. Значит, он просто отрабатывал свою зарплату. У моего деда было столько наград, что груди не видно. А тут что? Так себе, мелочовка…

– Ну, ты скажешь! – не выдержал Дубовик. – Человек, у которого полная грудь орденов и медалей, в нашей стране был только один. А нынешней генсек со своей медалью Нобелевской премии мира до него не дорос. Но у него все впереди: как окончательно развалит страну своей перестройкой, американцы пожалуют ему любые награды и звания.

В газетной бумаге оказались удостоверения к наградам, выписанные на имя Симонова Василия Трофимовича. На крышке портсигара было выгравировано:

«Капитану В.Т. Симонову за доблестную службу в рядах Советской Армии от командования полка».

Глава 37 В поисках дороги

В тот день Дубовик останавливался чаще обычного. Каждый раз он вытаскивал из полевой сумки потрепанную карту и подолгу рассматривал. Иногда водил по ней линейкой, мысленно прикидывая расстояние до каких-то одному ему известных ориентиров, потом карандашом проводил к ним едва различимые линии и транспортиром снимал азимуты. Делал он это всегда основательно, тихо напевая какую-нибудь мелодию. Весь путь, который они прошли на перегоне, он намечал сам. Пару раз Антон пытался помочь, но Александр вежливо отказывал, ссылаясь на то, что с листом топоосновы разбираться нужно одному. Отчасти он был прав. В походных условиях, когда карту постоянно вытаскивают из планшетки, чтобы привязаться, вдвоем еще надо где-то устроиться. То же самое он мог сделать и сам. С другой стороны, если один мог ошибиться с привязкой, то у двоих вероятность ошибки уменьшалась. А от правильно выбранной дороги зависел успех всего дела.

В конце дня у Дубовика стало не ладиться. Он несколько раз встряхивал компас и, убедившись в полной исправности, направлял на одну и ту же вершину. Во время снятия замеров геолог постоянно прикуривал потухшую сигарету, а когда во рту оставался только фильтр, вытаскивал другую.

– Ты не помнишь, какой по счету этот ручей после Улахана? – спросил он скучавшего в стороне Антона. От долгого ожидания того разморило, и он даже прикемарил.

– По-моему, третий, – сладко зевнул он, – а вообще утверждать я не буду, не считал.

– Значит, ты говоришь, – третий. А может, четвёртый или пятый, – невнятно пробубнил Дубовик и снова погрузился в свои расчеты.

Чтобы сориентироваться и не заблудиться в тайге, приходилось искать чёткие ориентиры, показанные на карте. Вершины гор, реки и ручьи, а также их изгибы и устья – всё это относилось к тем самым ориентирам. В горной местности с разветвлённой гидросетью лучшего всего привязываться к боковым ручьям или распадкам.

– Нет, однако, не третий, – скоро нарушил молчание Александр. – Третий мы давно прошли.