Таежный тупик. История семьи староверов Лыковых

Определяя место свое в здешнем житье-бытье, Ерофей взял на себя снабжение «усадьбы» дровами. В прошлом году я переправил ему моторную пилу «Дружба», и Ерофей (легко представить, как ему это трудно!) валит у реки кедры, пилит, колет и носит поленья к избам в мешке. Есть у него и свой «сепаратный» маленький огород – картошка, репа, морковка. Но на протезе пропалывать грядки трудно. Делянка заросла бурьяном, и собирать на зиму на ней нечего. «Морковка – с мышиный хвост, картошка мелкая – хоть ружье заряжай», – грустно шутит бывший бурильщик недр, показывая свой огород.

У Надежды, готовой к третьей зимовке тут, дела куда лучше. Все выросло, все в образцовом порядке. На окнах она даже ухитрилась вырастить дыньки величиной с куриное яйцо и помидоры, недавно созревшие. Я вынес ведерко с этим южным растением из избы и сделал экзотический снимок: красные помидоры на фоне снега.

Надежда (городской человек!) вполне освоилась с жизнью таежной – ходит с ружьем, подстрелила с десяток рябчиков, знает, как приготовить сено, и спускает его с горы, по которой и без сена трудно спуститься. Вместе с Агафьей Надежда следит за плотиной, не дающей осенью рыбе скатиться вниз по реке, и ежедневно, утром и вечером, выбирает из сетей и ловушек хариусов, принося их к избушкам в берестяном, похожем на портфель кошеле.

Дела домашние у нее тоже ладятся. Хлеб, который пекут она и Агафья, настолько вкусен, что я рискну утверждать: в Москве такого хлеба никто не знает. Причина: высокое качество муки из пшеницы твердых сортов степной зоны Хакасии и Алтая. В Москве же изготовители хлеба используют крахмалистую пшеницу – из нее хлеб «ватный», невкусный.

Агафья в этом хозяйстве – всему голова. Ей пятьдесят пять. Надежда на пятнадцать лет моложе и называет Агафью Матушкой. Агафье это явно нравится не только формально, но и по существу. Она в общежитии этом выполняет роль, сходную с ролью отца в семье Лыковых. Он был «начальником». Его мнение считалось главным, решающим. «Тятенька картошку-то не копал», – рассказывает Агафья. Она, чувствуется, тоже хотела бы быть в этой роли. Однако не получается. Приходится вместе со всеми много трудиться, но «руководство» все-таки остается: твердое, непреклонное, лыковское. «Агафья, мне тебя тоже Матушкой называть?» Собеседница загадочно улыбается. «Ну тогда и тебе придется звать меня отец Василий…» Это звучит непривычно, и Агафья смеется. Я всегда, с первой встречи, называю ее Агафьей. Не возражает, но других, даже и Ерофея, приучила называть себя Агафьей Карповной.

Издали можно подумать: живет «святая троица» в таежном согласии и благочестии. Увы, там, где люди, неизбежно проявляется разность привычек, характеров, симпатий и антипатий, борьба за лидерство. Желая, чтобы с Агафьей рядом кто-нибудь жил, я всегда говорил об опасности «психологической несовместимости», известной по множеству экспедиций, когда нетерпимость друг к другу доходила до развязок трагических. Наблюдая жизнь в Тупике, я видел: две-три недели, и «прихожане» к Агафье «из мира» покидали ее обитель. «В уме не утвержденные», – говорила о них Агафья. Об одной мне сказала: «Какая же это вера – она же консерву исть!»

Надежда, придя сюда (именно придя, а не спустившись на вертолете), притерпелась, приспособилась к «лыковской непреклонности», к особой строгости сектантской веры. Но по жалобам я почувствовал: благочестия в обители троицы нет. Все по очереди мне плакались – Агафья на то, что Надежда не во всем слушается, не все исполняет в хозяйстве, как хочет Агафья, перечит там, где Матушке перечить нельзя. Надежда, в свою очередь, имеет претензии: «Агафья упряма, часто несправедлива и деспотична». Ерофей тоже не так категоричен, как прежде, в похвалах Матушке, хотя, как и прежде, отдает должное ее умению все делать и не терять присутствия духа. Конфликт, как я понял, острей между женщинами. Ерофею же надо вертеться, не принимая решительно чью-нибудь сторону. С его прямолинейностью это не всегда удается, и получает он тоже на орехи от Матушки.

Послушав по отдельности всех, вроде бы чувствуешь: каждый по-своему прав. И кое-как все примиряются, ибо судьба свела их несчастия в одно место. Живут они не семьей, а соседями – каждый в своей избе, каждый печет свой хлеб (Ерофея снабжает Надежда), каждый отдельно варит себе еду. Куры у женщин – в разных загонах, в разное время люди ложатся спать и встают по утрам. Примиряют всех общие заботы о выживании. Работать одному невозможно. И Надежда с Агафьей утром и вечером, забывая о распрях, отправляются к рыбной плотине (иногда ночуют возле нее в шалаше). Огород и заботы о сохранении урожая тоже смягчают противоборство характеров. Ну и, конечно, смиряют моленья – совместные у Агафьи с Надеждой и отдельные (с послаблениями) у Ерофея.