Тафгай. Том 9

«Дурак дураком, а мыла-то не ем», — подумал я, когда на следующий день на столе директора местного «Машзавода» расставил восемь оловянных индейцев из племён апачей, гуронов и ирокезов. На Рогута Григория Филипповича смело взирали с перьями на голове, вышедшие на тропу войны миниатюрные фигурки, которые сжимали в руках луки, копья, томагавки, ножи и винчестеры. Рогут тоже смотрел на «мои художества». Он целую минуту размышлял над тем, как меня культурно послать в далёкое и эротическое путешествие. Только пока стеснялся.

— Это какая-то шутка? — наконец криво усмехнулся Григорий Филиппович. — Я что-то совсем отстал от жизни. Что ты мне принёс? Здесь тебе разве детский сад? Чтоб завтра же вышел на работу в литейный цех! Иначе… кхе.

— Ясно, понятно, — кивнул я головой и вытащил из кармана брюк записную книжку, где имелись кое-какие расчёты. — А теперь от эмоций перейдём непосредственно к делу. Набор солдатиков называется «Индейцы из прерий». Рыночная стоимость такого набора 4 рубля ноль-ноль копеек. То есть по 50 копеек за фигурку. Себестоимость одной фигурки с учётом магазинной надбавки и транспортных расходов ровняется 15-и копейкам. При литье олова в специальную металлическую форму, называемую кокиль, в день комсомольско-молодёжная бригада из двадцати человек может произвести 4 тысячи штук. А в год один миллион 440 тысяч фигурок, что принесёт заводу дополнительный доход в полмиллиона рублей. Если быть точнее, то 504 тысячи. Я закончил, спасибо за внимание.

— Бред, — пророкотал товарищ Рогут.

— Посмотрим, что вы скажете, когда через три года подобные фигурки, плохо и криво сляпанные из дешёвого пластика, производства ГДР и Донецкого завода игрушек будут буквально сметаться с прилавков магазинов, — с жаром прошептал я. — Тогда вы вспомните наш сегодняшний разговор и вспомните, какой уникальный шанс вы упустили.

— Да кому нужен целый миллион этой ерунды⁈ — вскрикнул директор, махнув рукой на моих оловянных индейцев.

— Детям, которых в СССР 40 с лишним миллионов, — спокойно произнёс я. — Коллекционировать, меняться, устраивать целые битвы народов. Да в год этой, как вы высказались, ерунды нужно производить 10 миллионов минимум. Миллион — это так, капля в море. Миллион фигурок — это всего 125 тысяч наборов. А ведь кроме индейцев есть планы отливать ковбоев, пиратов, викингов, казаков, стрельцов, наполеоновских гренадёров с огромными шапками, преображенский и измайловский полки, наборы фигурок для девочек. По этим моделькам можно изучать историю всей мировой цивилизации!

— Десять миллионов говоришь? — задумчиво пробормотал товарищ Рогут, до которого стала доходить, развернувшаяся перспектива.

— Не хотите, как хотите, — буркнул я, собирая со стола оловянные фигурки индейцев.

— Пожди, — остановил он меня, — дай один день на размышление. Может быть, в качестве эксперимента и стоить из сэкономленного олова, отлить пару сотен. Зайди завтра. А этих чудаков с перьями пока оставь. Я подумаю.

«Давно бы так, при цене трёхкомнатной кооперативной квартиры в 9 тысяч рублей полмиллиона — это гигантская цифра», — усмехнулся я про себя и вернул всех Чингачгуков на прежнее место.

* * *

«Оловянные солдатики вроде бы сдвинулись с мёртвой точки, — подумал я, покинув директорский кабинет. — Сейчас нужно срочно порешать хоккейные вопросы. Ибо переодеваться в маленькой барачной комнате с русской печью в обнимку нельзя, тренироваться без душевой кабинки нельзя, играть в рваной форме нельзя. И вообще себя нужно уважать, чтобы потом уважали другие. Тогда и народ потянется на трибуны, тогда и хоккей будет соответствующего качества».

Примерно такие мысли роились в моей голове, когда я спешил по коридорам заводоуправления в кабинет профсоюзного комитета. Кстати, если сравнить советские профсоюзы и аналогичную организацию где-нибудь в штатах, то это будет маленькая домашняя собачка и злой бульдог соответственно. Так как сражаться за права рабочих стране победившего социализма было равносильно самоубийству. И что вообще можно сделать против единственного монопольного собственника, которым является государство в лице всемогущего генерального секретаря ЦК КПСС? Ровным счётом ничего. Поэтому наш профсоюз с гордо поднятой головой выполнял функции культурно массового сектора, при этом распределяя путёвки в дома отдыха и санатории, членам партии и передовикам в первую очередь, беспартийным и алкоголикам во вторую.

— Толь Толич, физкульт-привет! — весело и громко поздоровался я, войдя в большую офисную комнату, где за каждым из шести столов кто-то сидел и что-то писал. — Здравствуйте, товарищи! Профсоюз — это школа коммунизма и друг трудового народа!

— Ты чего разорался? — зашептал старший тренер, подскочив от неожиданности на стуле. — Здесь люди, между прочим, работают.

— Я тоже не прохлаждаюсь, — прошептал я, склонившись над его столом, который был завален разными бумажными папками. — С нашим городским хоккеем нужно срочно что-то решать. И у меня есть несколько деловых предложений.

— Что случилось, Толь Толич? — спросила серьёзная женщина в деловом костюме.