Тайга

Матвей в очередной раз подошёл к окошку проверить, чем заняты волки. Он не сразу разглядел их, в наступившей темноте лишь угадывались снующие по краю поляны силуэты. К ночи волки оживились. Жуткий вой обозначил начало охоты. Вика сразу съёжилась под шубой. Матвей устроился на соседней лежанке, ближе к окошку у входной двери. Было решено оставить на ночь горящую свечу. И самим при свете спокойнее, и оставалась робкая надежда, что свет может отпугнуть незваных ночных гостей. Волки сновали вокруг избушки, выискивая лазейки для проникновения внутрь. Они пробовали восстановить проделанный медведем подкоп, но куча тяжелых поленьев, наваленных Матвеем на землю, воспрепятствовала этому. От волчьего воя, скрежета их лап о брёвна, от всех этих ужасных звуков и всех жутких впечатлений, что принёс им прошедший день, уснуть никак не удавалось. В конце концов усталость от пережитого стресса взяла своё. Глаза постепенно слипались, и вскоре тяжелый сон смежил детские веки.

Огромный шатун повёл носом. В холодном утреннем воздухе витал запах крови. Запах вывел медведя к охотничьему домику. Волки успокоились к утру, насытившись поздним ужином из своих павших собратьев, и встретили его молча. Возле домика тоже пахло кровью, но кроме обглоданных костей шатун вновь ничего не нашёл. Медвежий взгляд переметнулся на домик. Там пахло живой плотью, и это сулило неплохой обед. Предупредительно рыкнув на соперников, дабы те не усомнились в его силе и решительности, медведь затопал вокруг избушки. Волки, не оказав сопротивления, отступили на край опушки. На их мордах отображался не испуг, а лишь любопытство, чем закончатся охотничьи потуги очередного претендента на добычу из упрямых человеческих детёнышей.

Дети ещё спали, и спали так крепко, что несмотря на наступивший рассвет, не услышали ни тяжёлого сопения, ни хруста сминаемого снега под тушей могучего зверя. Тревожный их сон оборвал страшный грохот. Доски на заколоченном окне разлетелись на мелкие кусочки. Вика подпрыгнула на лежанке и завизжала, увидев маячившую за окошком огромную мохнатую медвежью морду. Зверь сразу заметил человеческих детёнышей, отлично подходивших ему для утоления голода. Медведь попробовал просунуть в оконце голову, но размеры ее были столь велики, что в разломанное отверстие влезла только морда. Зверь повёл носом. На детей пахнуло тяжёлым смердящим дыханием, от которого и взрослому человеку стало бы не по себе. Остатки сна словно сдуло ураганом. Матвей буквально слетел с лежанки, схватил стоявшую возле стола скамейку и с громким воплем «Пошёл вон, сволочь!» обрушил её на медвежью морду. Удар пришёлся по носу, самому чувствительному и уязвимому месту. Медведь, и без того злющий, просто взъярился. Бешено заревев, он отпрыгнул от окна. Крутанул головой, заметил дверь и остервенело бросился на неё. Под натиском огромной звериной туши дверь затрещала и начала прогибаться. Злобное медвежье рычание сливалось с детскими криками ужаса.

Вика забилась под лежанку. А Матвей стоял возле входа с охотничьим ружьём наготове. Это был уже не тот мальчик, который появился в дремучей тайге несколько дней назад.

У него не осталось жалости к тем, кто покушался на их жизнь.

Доски на двери были плотно подогнаны и не давали возможности просунуть сквозь них дуло охотничьего ружья. Озлобленный зверь с яростью бился в дверь, деревянная задвижка треснула, и дверь наполовину приоткрылась. Матвей только и ждал этого и, не раздумывая, выстрелил в просунувшуюся в дверную щель медвежью голову. Мелкая дробь изрешетила морду зверя. Ослеплённый шатун взревел от боли и бешенства и с остервенением кинулся на дверь. Матвей быстро перезарядил ружьё. Он, конечно, плохо разбирался в охотничьих патронах, но на этот раз в стволе оказался патрон, снаряжённый пулей-жаканом, пулей, способной сразить медведя наповал. Если бы Матвей знал об этом, то уже после первого выстрела мохнатый зверь лежал бы бездыханным. Но мальчишеские познания так далеко не распространялись, поэтому в ствол охотничьего ружья то и дело попадали патроны совершенно разного назначения.