Таймыр, Нью-Йорк, Африка... (Рассказы о странах, людях и путешествиях)

Сегодня мы кружим вместе. Сначала через центр с ярко освещенными магазинами и древними мечетями, потом по тихим кварталам, где в садах укрылись особняки асьютских богачей, потом по берегу Нила, потом вдоль какого-то пыльного пустыря, где одинокий фонарь высвечивает кроваво-красный куст цветущей акации.

— Знаете, собак боялся, честное слово, — с простодушным удивлением вспоминает Сергей Николаевич. — Тут дикие бегали, вернее, одичавшие. Идешь ночью, вдруг с пустыря мимо тебя стая… Да, всякое бывало… Языка я ни в зуб ногой, пальцами разговаривал. Когда показываешь, как на станке работать, пальцы еще туда-сюда. Ну, а о душевном? Ведь хочется с арабом, рабочим человеком, душевным словом перекинуться. И такая, бывало, тоска возьмет…

Сергей Николаевич круглолиц, громогласен, переполнен сердечной добротой. Мы убедились позже, что как раз он-то отлично ужился с местными жителями, научился обиходному разговору, ладит со стариками и детворой, ладит со всеми, не подлаживаясь, а покоряя прямотой и добродушием.

Наши русские — болельщики Асьюта. Я неосторожно заметил вскользь, что асьютский «небоскреб» — десятиэтажный новый дом в центре города — несколько скучноват на фоне живописной старины. Сергей Николаевич надулся:

— Как можно говорить этакое… Ведь сейчас темно, вы на него завтра утром взгляните — красавец! Нет, с утра первым делом сюда.

Утром наши новые друзья торопили с завтраком, боясь что мы чего-нибудь не успеем, чего-либо не увидим. Прежде всего потащили нас к «небоскребу», который при дневном свете действительно был гораздо симпатичнее. Заставили подняться на его крышу, откуда виден весь Асьют. Панорама была великолепной, я охал и ахал. Добрейший же Сергей Николаевич таял от удовольствия и все тянул меня за рукав:

— Нет, а вы посмотрите на Нил, вы на него, на красавца, взгляните, вон паруса-то какие!

В поездке по городу повторялась та же история:

— Нет, давайте повернем направо, арабы там такой домик отгрохали… А потом — на кладбище.

— Да зачем же на кладбище?

— Как это — зачем? Там, знаете, такие гробницы…

И конечно же, изрядную часть дня мы провели в университете, в студенческом городке. Сергей Николаевич не преувеличивал своей роли, не говорил: «мой университет», «мои мастерские», «мои станки», «мои студенты». И все же университет в Асьюте для него — свой.

У наших людей особая психология рабочего места. Тут свои огорчения и радости. И если это рабочее место перенеслось волей обстоятельства в Африку, это все равно твое место, твой труд, твое сердце! Наверное, потому-то наши рабочие и инженеры так быстро и так легко приживаются на африканских стройках. Приезжают, дивятся чужим нравам, стесняются, не понимая, о чем их спрашивают, а через недельку работают в Асьюте так же, как в Серпухове.

Позднее, уже в Асуане, один египетский инженер, который подолгу бывал у нас на Днепре и волжских стройках, сказал о советских специалистах:

— Когда ваши приехали, к ним присматривались. И увидели, что они наши обычаи уважают; вино пьют, но немного, а у нас говорили, что раз русские в бога не верят, раз им религия не запрещает пить вино, то они пьют его вместо воды, прямо с утра. А самое важное — увидели, что к людям они относятся как к людям. Не считают себя выше других. К нам приезжают некоторые господа с Запада… Приезжает такой господин и ведет себя… ну будто он сверхчеловек, этакий маленький божок с дипломом. Вы меня понимаете? Мы таких не любим. Арабы — гордый народ.

…Последний вечер в Асьюте. Делаем прощальный круг по городу — привычный ежевечерний круг наших друзей. Одуряюще пахнут невидимые цветы. Под луной серебрится Нил.

Шагаем молча, обо всем главном переговорили, а ночь так хороша. Но что это за странные звуки? Откуда они? Из темной мечети, подле которой жмутся несколько фигур.

«Вах… Вах… Вах…»

Помпа? Но зачем в мечети помпа, да еще ночью?

«Вах… Вах… Вах…»

Нет, похоже на человеческие голоса.

— Вот собрались, и все враз, все враз, — нехотя говорит Сергей Николаевич. — И так часами…

Я представил гулкую мечеть, лунный луч на полу, темные фигуры, отрывисто, в молитвенном экстазе вскрикивающие все враз. Это, наверное, радения дервишей — монахов одной из мусульманских сект.

Мы шли, не говоря ни слова, а вслед нам неслось приглушенное:

«Вах… Вах… Вах…»

— Африка… А что Африка? — неожиданно сердито, будто споря с нами, вскричал Сергей Николаевич. — Народ-то все равно хороший, верно? Это главное!

* * *

Гирга?

Ну кто из вас слышал об этом городке в нильской долине, затерявшемся между Асьютом и Луксором?

В школах Гиргу не проходят, на картах страны жирный шрифт не для нее. А поскольку история не наделила Гиргу памятниками древности, то и для туристов этот главный город одноименной сельскохозяйственной провинции звук пустой.

Мы знали, что в Гирге, около которой на карте был нарисован ромбик, работают наши мелиораторы. Первый встречный передал нас второму, второй показал улицу, третий — дом, четвертый ткнул пальцем в дверь на первом этаже:

— Фамеко! Мистер Фамеко!