Тайна

Он некоторое время удивленно разглядывал ее и медлил, не начинал разговор. Потом закурил папиросу, сделал несколько глубоких затяжек и воткнул окурок в жестянку, которая была приспособлена вместо пепельницы.

– Вы Ольга Акимова?

Она слегка наклонила голову в знак согласия.

– Ну и как, Акимова, встала на путь трудового исправления? Искупаешь свою вину перед родиной? – слегка ерничая, спросил он, но, наткнувшись на ее прямой взгляд, умолк. Он любил смущать тех, с кем ему приходилось работать, но не привык испытывать такое на себе. Сейчас ему почему-то стало неудобно и жарко в этой холодной комнате без окон.

– Вину искупаю, – спокойно ответила Ольга, и ему послышалось что-то странное в этих словах.

Она кивнула и вопросительно посмотрела на гостя.

– Вы, наверное, меня о чем-то приехали спросить, так не тяните, спрашивайте, – ее голос звучал как звонкий колокольчик, прорывая тягучее пространство. Она сама в этот момент как будто изучала своего гостя, как ученый – новую разновидность жука, и, видимо, нисколько не боялась его.

– М-да, – он откашлялся. – Ты знаешь, что его сын, Яков, пропал? Воевал наравне со всеми. Он переживает. Хочет знать, что с сыном. Ты подумай прежде, чем ответить. От этого многое может зависеть. Тебе ведь нелегко тут живется…

– Он попал в плен к немцам, и вы это знаете. Зачем обманываете?

– Прости, не удержался, решил проверить, – лицо его было по-прежнему непроницаемо, но сердце застучало быстрее, – после того как Яков попал в плен, он о тебе вдруг вспомнил, о твоем предсказании. Велел немедленно разыскать тебя. Называл тебя «деревенской сумасшедшей», но, видать, решил вновь послушать тебя. Бывают же чудеса, да? Я чуть не погиб, пока сюда добирался. Так что сама посуди, сколько стоят твои слова. А теперь еще раз спрошу – что с Яковом?

– Его пытались заставить сотрудничать, угрожали, сулили большое богатство. Но у них ничего не вышло. – Ольга задумчиво теребила край платка, словно раздумывая, что говорить, а что нет. – Сталин не любит его, ведь так? Он ему как кость в горле…

Она смотрела куда-то внутрь себя и говорила ровным, монотонным голосом:

– Фашистам удалось записать его голос на пленку, они составили как бы его речь… С тех пор он с ними не разговаривает. В апреле его переведут куда-то в их центральную тюрьму. Но сотрудничать с ними он не будет. Им это надоест, и они его отправят куда-то. Он еще будет жив некоторое время. Что потом – не знаю, не вижу…

Она умолкла, выжидательно глядя на мужчину.

– Больше ничего рассказать не можешь?

– Про него не могу.

Иван Иванович забарабанил пальцами по столешнице.

– Чудно, я уже давно ничего не видела, а вы зашли, и сразу увидела, – сказала вдруг она.

– Что будет на фронтах? – прокашлялся Иван Иванович.

– Я в военном деле мало смыслю. Я скажу, что могу, а вы сами думайте.

Он кивнул.

– Сейчас все ужас как плохо. Немцы наступают. Мы потеряли много народу, но и немцы не получили того, что хотели. Вы это знаете. А вот еще чего будет… Москву они не займут. Будут два важных боя – под Сталинградом и под Курском. После них в войне произойдет перелом. Для этого нужно собрать все силы. Ох сколько людей погибнет…

Сказав это, она плотно сомкнула губы. Иван Иванович догадался, что больше ей сказать нечего, посмотрел на нее, встал со стула и тяжело пошел к двери.

Он чуть помедлил, держась за дверную ручку, потом нехотя оглянулся. Оля едва заметно улыбалась наполовину беззубым ртом. Он почувствовал, как волосы на голове встают дыбом. Не сказав больше ни слова, он вышел.

Короткое счастье

Зимой 1942 года, через некоторое время после беседы с человеком в черном пальто, пришла радостная весть: Ольгу переводили на поселение. Хоть и не свобода, но очень похоже на нее. Она решила, что власти сменили гнев на милость: может, наконец, помогла чем-то, заслужила себе поблажку.

Она знала, что в Норильск приехал Петр, работает в котельной, заботится о дочке и терпеливо ждет ее. Любе даже несколько раз удалось передать их записки, где слова любви и бессвязные сведения о себе мешали друг другу. И с Олей, и с Петей произошло столько всего, что хватило бы не на одну человеческую жизнь. И рассказать об этом на куцых клочках бумаги было невозможно. Они мучительно переживали свою разлуку и в то же время их пугала грядущая встреча. Казалось, что они не узнают друг друга, ведь они столько пережили, так сильно изменились.

В хмурый февральский день Ольга вышла за лагерные ворота. Она до самой последней минуты не верила, что ее выпустят. Пусть даже на поселение… Слишком часто жизнь обманывала ее даже самые робкие надежды, слишком несправедлива была к ней судьба. И глядя, как лагерный письмоводитель выписывает какие-то документы, заполняет строчки толстых канцелярских книг, невнимательно отвечая на его вопросы, она пребывала в состоянии отрешенного оцепенения. Вот сейчас эта канитель кончится, и она опять вернется в барак. Она словно оцепенела, сердце билось медленно и глухо.