Тайна аптекаря и его кота

Я говорил вам, почтенные братья, что события ускорили ход свой с осени, а к зиме понеслись галопом. Всё так, но галопом нельзя скакать вечно. Вот и у нас после бурных дел наступило затишье.

В лесном доме господина Алаглани мы пробыли ещё день, а потом нашим гостям настало время уезжать. Оно и понятно, счастье слишком долгим не бывает, а в их положении опасно оставаться где-либо дольше нескольких дней. Тем более, после нападения ночных, которое могло быть и не таким уж случайным.

К счастью, господин Гирхай действительно не шибко пострадал, и мелкая рана головы не помешала ему править лошадьми.

А вот со мной вышло похуже. Видно, слишком уж полюбился я снежной лихорадке, и потому, несмотря на обещания господина Алаглани, не поднялся я на другой день. Жар сменялся ознобом, голова была тяжёлой как колода, на которой дрова колют, саднило горло и голос пропал. Я почти всё время дёргался между сном и явью, и не спрашивайте, что снилось — всё равно не помню. Одно скажу — сны эти были странными и тревожными. Вроде кто-то звал меня куда-то, куда никто ещё не ходил, кто-то угрожал не пойми чем, кто-то ругал не пойми за что.

Потому я и отъезда гостей не заметил. Проснулся ближе к вечеру, когда их и след уже занесло начавшейся наконец метелью. Я даже подумал было, не приснилось ли мне это всё — госпожа Хаидайи-мау, пресветлый Гирхай, маленький Илагай, но нашёл в изголовье игрушку — деревянного пса с ладонь величиной. Ясно кто оставил. От сердца, видно, оторвал.

Господин Алаглани так и не позволил мне вставать, кроме как по нужде. Сам топил печь, сам готовил еду из оставленного гостями. И каждый час менял мне мокрые тряпки на лбу да поил отварами. Один раз, думая видно, что я сплю, пробормотал интересную фразу:

— Пока ничего иного я не могу для тебя сделать. Пуст я пока.

А на другой день отправились в путь и мы, хоть и не прошла моя лихорадка. Перенёс меня господин Алаглани в бричку, закутал в медвежью шкуру, а сам сел на козлы. Я же провалился в такой глубокий сон, что не помню даже, останавливались ли мы на том самом постоялом дворе. Пришёл в себя уже в городском доме, на диване в кабинете. И первое, кого увидел — кота. Рыжий забрался мне на одеяло и буравил своими жёлто-зелёными глазами. Изучал, как хитрую загадку.

— Ну, здравствуй, — сказал я ему и чуть приподнялся. Голову уже не ломило, и жар схлынул, но всё тело пропиталось слабостью. Сейчас, в случае какой беды, я не то что с медведем бы не справился — даже с котом..

— Я гляжу, тебе получше? — спросил господин Алаглани из-за стола. Оказалось, уже вечереет, солнце недавно скрылось, но пламенеет ещё в полнеба холодный пунцовый закат.

— Ага, — подтвердил я. — А день сегодня какой?

— Пятнадцатый день Морозня, ровно неделя с Пришествия, — ответил он. — Мы вчера к вечеру вернулись, да ты спал всё, я не стал будить, ибо сон тебе сейчас как нельзя полезнее.

— На всю жизнь, верно, отоспался, — мне неловко стало, что столько хлопот ему доставил. И потом, какие бы приключения ни мотали нас, а от обязанностей слуги никто меня не избавлял.

Господин Алаглани встал из-за стола, подошёл к дивану и сел передо мной на корточки.

— Скажи, Гилар, там, в моём загородном доме… тебе впервые пришлось убивать людей?

Я прищурился от слишком яркого, как почудилось мне, света люстры. Интересно, кто сейчас тут хозяйничает, пока я валяюсь?

— Ещё про постоялый двор забыли. Этот, как его, Хмурый. — Голос вроде бы восстановился, а вот горло всё ещё саднило.

— А до Хмурого? — пристально взглянул на меня господин.

— Не было! — решительно объявил я и спрятал голову в подушку.

— И в шайке Дыни не было? — прищурился он.

Я задумался. Очень непростое положение, правда? Конечно, понимал господин Алаглани, что непростой я тип, и что, может быть, вовсе не купецкий сын, и что за плечами у меня много такого, о чём умалчиваю. Скорее всего, понял он и то, что не сам по себе я тут, а нюхачу на кого-то. Просёк ли он, на кого — то мне было неведомо. Но сами посудите, разве правда первой придёт ему в голову? Скорее всего, о Пригляде он думает.

Но кроме того, и мне многое было известно о нём, и он это знал. Не всё знал, конечно, но после рассказа Арихилая трудно было не заподозрить нашего аптекаря в занятиях тайным искусством. Кем бы ни числил он меня, а притворяться обычным лекарем, домовладельцем и почтенным горожанином, ему точно было не с руки. Понимает ведь, что одного лишь рассказа Арихилая достаточно было бы в старые времена, чтобы сообщить куда надо. Дело ведь такое, что дымком потягивает, и укрывателей тоже не помилуют. Только это при Старом Режиме, а сейчас-то Новый, и восемь лет уже нет никакого «куда надо».