Тайна Черного дома

— Ты? — спросил Артист в переговорное устройство.

— Володя-Француз звонит…

Это был человек, в лагерь которого Толик отправил Гогу.

— Хорошо… — Артист поднял трубку радиотелефона. — Рад тебя слышать, Француз!..

Поговаривали, что в жилах Француза в самом деле текла французская кровь, что было довольно сомнительно. Но дом под Парижем он себе откупил — это точно.

— Ты зачем своего дебила прислал? — спросил Француз. — Хочешь его поучить? Это что — мне подарок?

Как мы уже знаем, Гога и покойный Баран кое в чем провинились перед людьми Француза.

— Нет-нет, Вольдемар! Отпусти его, пожалуйста.

— Тогда я «игрушку» себе оставлю. Это что — действительно Федино?..

— Феде оно теперь долго не понадобится. Дай-ка мне моего… дебила.

Через несколько секунд в трубке послышалось:

— У телефона!

— Тоже мне — оперуполномоченный! Понял, надеюсь, что я тебе сейчас шкуру спас?

Толик был истинный лицедей и режиссер одновременно. Сначала послал за провинность Гогу к врагам, а теперь якобы спасал. Отдавать его в лапы французовских парней не было оснований. Гога хоть туповат, но исполнителен. И, пожалуй, он-то больше, чем кто-нибудь, был предан своему хозяину.

Гога молчал, выражая тем самым главарю свою покорную благодарность.

— Езжай к себе на хату. Завтра свободен… «Пускай попьет, помянет корешка…» — подумал Голик, кладя трубку. Он был чувствителен и снисходителен к чувствам других.

Казалось, теперь, после того как сделал пророс дело, ему бы заснуть со спокойной совестью. Но из головы не выходил этот Лучков, будь он неладен. «Что же с ним делать-то теперь? Ничего не остается, как отправить… к мяснику. Чем он лучше других?» Он нажал попку переговорного устройства:

— Слышишь?..

Мальчик тихонько кашлянул, подтверждая, что он весь внимание.

— Утром позвони доктору, понял? Меня больше не беспокоить — ни под каким видом! — Отключил переговорник, потушил свет.

Но ему не спалось. Напряжение и нервотрепка, накопившиеся за долгие недели его рискованной жизни, иногда вдруг вылезали наружу — то в виде мучительной бессонницы, то в безудержном желании до бесчувствия напиться.

* * *

Доктор Леонид Борисович Шуйский был гением пятидесяти четырех лет от роду.

С точки зрения обычного человека, не связанного с медициной, приятных специальностей у врачей бывает мало. Да и существуют ли они вообще? Ведь даже косметолог, который учит женщин становиться еще прекрасней, по сто раз на дню моет руки, чтобы не подхватить какую-нибудь гнойную нечисть. Это только в рекламе он общается с очаровательными девушками, одетыми в кружевное белье. А в жизни к нему приходят прыщавые и бородавчатые крокодилы, только женского рода.

Что же тогда сказать об урологе, который большую часть жизнь проводит возле мочи и купается в ее запахе, как дельфин в Черном море! Но Леонид Борисович не считал свою жизнь проклятой, как, наверное, считало бы большинство из нас. Он знал о моче все и даже больше этого. Он мог по ней гадать, колдовать, а главное — угадывать все, что больному написано на роду. Не в смысле женитьбы, понятно, или неожиданного наследства, а в смысле здоровья или недуга на ближайшие месяцы и годы, что и подразумевает количество счастья на этот период.

Слава о нем шла. Но слава эта была негромкая. Своим гением он заслуживал гораздо большего, но на крылах его дарованья гирями висела трусость, и он оставался практически рядовым врачом, «отличным специалистом» — титул, который получает всякий, проработав лет десять на одном месте. А Шуйский проработал в урологии, и к тому же в одной и той же поликлинике, намного больше. Беда только, что он уродился трусом. Воспитанный на песнях типа «Взвейтесь кострами, синие ночи, мы пионеры, дети рабочих», Леонид Борисович долгое время стеснялся, а в большей степени и боялся разговоров о земле обетованной. Друзей себе заводил, как правило, среди русских и жену взял русскую, что вовсе не избавило его от известных превратностей семейной жизни. Дети, стало быть, по всем законам родились у него русские. Однако, сколь ни старался он обрусеть, до конца не обрусел, черного кобеля, говорят, не отмоешь добела. И он не стал своим ни в том лагере, ни в этом. У него в конце концов и с детьми не заладилось. Дети — двое сыновей — тянулись к еврейскому, к еврейской культуре, к синагоге, интуитивно да и физически чувствуя, что в наше время с этим прожить проще, вольготнее, хотя бы в смысле всевозможной гуманитарной помощи, всяких приемов, праздников, поездок и тому подобного.

В общем и целом, карьеры Шуйский не сделал. Потому что для карьеры нужна определенность позиции — в каком-то смысле политиком надо быть. А для этого в свою очередь нужны смелость и цинизм. Шуйский же их не имел — Бог не дал.

В наши дни, когда медицина вооружилась всякой немыслимой аппаратурой, электронными томографами и еще Бог знает чем, когда дипломированный врач исполняет при ней роль едва ли не санитара, Шуйский обходился без всех этих кибернетик. Он сам себе был кибернетика!