Тайна Достоевского

Но дело в том, что в очередном советском издании (репринтном!) 1955 года статья «ЖИД» была изъята как оскорбляющая национальное достоинство евреев и во всех последующих выпусках словаря Даля отсутствует. А вот ещё в изданиях до 1935 года статья эта имелась, а тем более – в дореволюционных и выглядела так: «Жидъ, жидовинъ, жидюкъ [-юка] м., жидюга об. собир. жидова или жидовщина ж., жидовьё ср. [стар. народное название еврея. // Презрит. название еврея.] Скупой, скряга, корыстный скупецъ. … Еврей, не видал ли ты жида? – дразнят жидовъ. [Жидъ жидъ – свиное ухо, пошлый, вульгарный способ дразнить евреев.]. На всякого мiрянина по семи жидовиновъ. Живи, что братъ, а торгуйся какъ жидъ. Жидъ крещоный, недруг примиреный да волкъ кормленый. Родом дворянинъ, а делами жидовинъ. …

Жидовщина или жидовство [ср.] жидовскiй законъ, бытъ. Жидоморъ м., жидоморкаж. [жидоморина об. пск, твер.] жидовская душа, корыстный скупецъ, [скряга]. Жидовать, жидоморничать, жидоморить, жить и поступать жидомором …. Жидюкать, -ся, ругать кого-либо жидомъ. Жидовствовать, быть закона этого. Ересь жидовствующих или субботников…»[2] Ну и т. д.

Между прочим, аналогичные по семантической и лексической окраске слова «хохол» и «кацап» в отредактированном «Дале» остались.

В нынешних толковых словарях, хотя бы в том же «Ожегове», искать слово «жид» бесполезно. И лишь в четырёхтомном «Словаре современного русского литературного языка» Академии наук СССР поясняется, что: «Жид – устар. простореч. Пренебрежительное название еврея. Переносн. Бранное. О скряге, скупце».

Именно так, «пренебрежительно», с усмешкой, шутливо, вполне беззлобно употреблял это слово Достоевский в юности, когда пресловутый «еврейский вопрос» ещё не набух так остро гнойным нарывом на теле российской действительности, да и сам молодой писатель не особо интересовался этим вопросом. И он, скорее всего, был уже тогда знаком с нашумевшим в Европе трудом немецкого философа Макса Штирнера «Единственный и его собственность», вышедшим в 1844 году, в котором, в частности, формулировалось и деловитость представителей этой нации: «Евреи, эти скороспелые дети древности, … при всей своей изощрённости и силе ума и рассудка, который легко овладевает всем предметным и подчиняет его себе, они не могут обрести дух, который ни во что не ставит предметное.

Христианин имеет духовные интересы, потому что он позволяет  себе быть духовным человеком; еврей даже не понимает этих интересов в их чистоте. Потому что он не позволяет себе не придавать ценности предметному»[3].

В раннем письме Достоевского  к брату Михаилу (1844 г.) упоминается об оконченной им драме «Жид Янкель» – она, увы, как и другие упоминаемые в переписке тех лет драматургические опыты писателя вроде «Марии Стюарт» и «Бориса Годунова», словно в воду канула.

То и дело в ранних статьях Достоевского используются «еврейские» анекдоты. Например, в «Петербургской летописи» (1847) он, набрасывая портрет угодливого человека, льстеца, резюмирует: «И такой человек получает всё, что хотелось ему получить, как тот жидок, который молит пана, чтоб он не купил его товару, нет! Зачем покупать? – Чтоб пан только взглянул в его узелок, для того хоть, чтоб только поплевать на жидовский товар и уехать бы далее. Жид развёртывает, и пан покупает всё, что жидку продать захотелось…»[4]

В молодости и даже в более поздние годы, уже в зрелости, Достоевский имел привычку в шутку сравнивать кого-нибудь с «жидом», а бывали случаи, что сравнение такое относил он и к собственной персоне. Конечно, в основном – в частных письмах.

Такое нейтрально-благодушное отношение Достоевского к еврейскому вопросу присуще было ему и до каторги и долгое время после неё. Более того, когда Достоевский после острога попадает в солдатскую казарму рядовым, он вскоре берёт под своё покровительство затюканного солдатика-еврея Каца, защищает его от насмешек и издевательств. В своих воспоминаниях, которые были опубликованы в сибирской газете «Степной край» в 1896 году, Н. А. Кац писал: «Всей душой я чувствовал, что вечно угрюмый и хмурый рядовой Достоевский – бесконечно добрый, удивительно сердечный человек, которого нельзя было не полюбить…»[5]