Тайна древнего замка

За последние дни я поняла, что интриги требуют больших затрат времени, если хочешь, чтобы план сработал. Графиня каждый день пишет Оренделю по письму. Конечно, я не отдаю мальчишке эти письма, как и раньше, но ответ-то мне приходится писать. Само собой разумеется, графиня ждет, что сыночек тоже что-то ей напишет. И вот, почти каждый вечер — а я устаю как собака! — мне приходится после работы сидеть в моей комнате и писать высокопарную чушь, которая, как мне кажется, похожа на болтовню Оренделя и может понравиться графине. Она и нравится. Сейчас Клэр не заметит даже очевидную ложь. Она ослеплена своим счастьем и любовью, любовью к ребенку в ее чреве, любовью к Оренделю, любовью к Эстульфу! Любовью, любовью, любовью! Меня тошнит, когда я смотрю на все это. Кажется, будто графиня утром, днем и вечером принимает зелье для счастья, как другие люди могут выпить слабительную настойку. Когда она не занята болтовней со своим еще не рожденным ребенком, она обнимает и целует Эстульфа, пишет письма, размахивает факелом или — это самое отвратительное — задает мне вопросы об Оренделе. «Бильгильдис, что он говорил обо мне? Напиши мне. Бильгильдис, о чем он спрашивает тебя? Бильгильдис, как он относится к тому, что я так быстро вновь вышла замуж? Бильгильдис, он не сердится на нас? Бильгильдис, ему понравилась накидка, которую я ему подарила? Бильгильдис, чего еще ему хочется? Какое желание моего сыночка я могу исполнить? Бильгильдис… Бильгильдис… Бильгильдис… Напиши мне, Бильгильдис».

И Бильгильдис приходится находить на все ответ, ведь графиня не должна знать, что Орендель с каждым днем ненавидит ее все больше. Нет, сейчас еще не настало время моей мести, графине еще рано догадываться об этом. И поэтому приходится выдумывать ответы на бесчисленные вопросы, а это невероятно сложно. Я придумываю столько историй — наверное, больше, чем насочинял в своей жизни Орендель, — что приходится следить за тем, чтобы они не противоречили друг другу. А все из-за того, что графиня хранит записанные мной ответы, читает и перечитывает и иногда, через пару дней, задает мне один и тот же вопрос во второй раз. Я не думаю, что она подозревает меня в чем-то. Она просто беспокоится о сыне. Клэр нужны мои постоянные заверения в том, что она все делает правильно. Как же мне это надоело! В те редкие моменты, когда все это становится мне уже не по силам, к примеру, когда приходится придумывать письмо, валясь с ног от усталости, я спрашиваю себя: «Не тратишь ли ты время зря? Может быть, стоит отказаться от мести и посвятить последние месяцы своей жизни чему-то другому? Может быть, стоит пойти к графине, рассказать ей, что с тобой происходит, и попросить ее избавить тебя от работы и даровать тебе свободу? Может быть, стоит воплотить в жизнь свои былые мечты и сделать то, чего тебе так хотелось раньше, — весной спуститься вниз по Рейну на пароме, вернуться в ту деревню, где ты выросла, найти могилы своих сыновей и остаться там, дожидаясь смерти?» И какой-то части меня хочется ответить «Да». Это омерзительно, но какой-то части моей души хочется всего этого — волн Рейна, ароматов весны, воспоминаний детства, светлой печали и покоя. Хочется жить так, как живут герои сказочек, которые выдумывает Орендель. И вот, слабый голосок во мне нашептывает эти мечты, когда я засыпаю. Но утром уже другой голос, грубый и громкий, кричит во мне: «Нет!»

Нет, это не пустая трата времени. Каждый час стоит того, чтобы жертвовать им. Все эти годы, долгие годы не могут быть прожиты напрасно. Я сумею одержать пусть и последнюю, но победу. И когда я думаю об этом, нежный голосок в моей душе замолкает.

Однако же становится все труднее и труднее. Неделю назад графиня сказала мне:

— Бильгильдис, я хочу навестить Оренделя. Я понимаю, что нельзя привозить его в замок, пока викарий остается здесь. Но непохоже, чтобы он в ближайшем будущем собирался завершить свое пребывание здесь, а я больше не могу ждать. Я придумаю какую-нибудь уловку, например скажу, что я хочу посетить монастырь, а вместо этого мы с тобой поедем на хутор, где живет Орендель. Викарий ничего не заподозрит. Приготовь все необходимое, Бильгильдис, мы выезжаем завтра.

Что же мне было делать?

Раймунд, присутствовавший при этом разговоре, сказал мне потом:

— Время пришло, мы больше не можем ждать. Я утоплю его в Рейне, чтобы казалось, будто мальчишка отправился поплавать и утонул.

Я покачала головой.

— Что? Мне легко будет справиться с ним, с этим бардом. Бильгильдис, не будь дурой, на тебя это непохоже. Либо голова Оренделя, либо наша. Так и есть, и ты это знаешь.

Да, я это знала. Да, да, да. Проклятье. Но мой план, мой прекрасный план! Утопить Оренделя, какое расточительство, какое унижение после всех этих лет труда! Но воплотить мой план в жизнь незамедлительно не представляется возможным. Орендель еще не готов. Да, он настроен против своей матери, но еще не настолько, как мне хотелось бы.

Нет. Нет-нет. Не утопить.

— Бильгильдис, я все равно убью его, нравится это тебе или нет.

Ох, горе тебе, старик, мой плаксивый Лазарь.