Значит, король оставался в неведении о том, поддержит его Агапет или нет. Но что, если Эстульф донес королю о том, что происходит? Что, если он написал Конраду письмо, изложив свои мысли по поводу намерений Агапета? Что, если король поручил ему… Но разве могу я даже помыслить такое? Его величество приказывает кастеляну замка убить графа? Без помощи самого богатого графа Швабия не начнет военный поход против Венгрии, а без Швабии и Бавария не ввяжется в войну. Король настоял бы на своем, королевская власть укрепилась бы, а власть знати ослабела бы. Возможно, у этого убийства политическая причина?
Все эти вопросы и предположения важны не только в связи с убийством, их значение намного больше. Если моя догадка верна, то я окажусь в центре политической интриги, а что там делать такому мелкому человечку, как я? Я словно безоружный мальчишка в лесу, полном хищников.
Но я еще не завершил допрос Бильгильдис. В отношении писем ей нельзя было предъявить какие-либо обвинения. Очевидно, граф Агапет недостаточно доверял Эстульфу и потому не хотел посвящать его в свою переписку. Значит, кто-то другой должен был читать ему письма герцога и писать ответы. Ладно. Но почему он поручил эту щекотливую задачу именно Бильгильдис? Конечно, она умела писать и служила ему много лет. Но ведь и графиня тоже. А если он не доверял своей супруге, то зачем посвящать в эту тайну ее служанку, которая непременно рассказала бы все своей хозяйке? Агапет мог бы обратиться к Элисии, ведь у них были хорошие отношения, да и Элисия уже знала о его тайной комнате, пускай и бывала там только в раннем детстве. Все это казалось бы противоречивым, если полагать, что Бильгильдис — просто крепостная служанка, на которую Агапет все эти годы не обращал особого внимания.
Но вот если предположить, что Бильгильдис не только письма писала…
— Вы были любовниками.
Бильгильдис резко повернулась ко мне, ее глаза злобно блеснули.
Я пододвинул ей лист бумаги, чернила и перо.
— Запиши все, что ты хочешь сообщить мне в связи с этим, — сказал я.
Агапет был моим «любовником»! «Любовником»! Приезжает какая-то сволочь из Констанца, присыпанный пылью сухарь, и заявляет мне такое в лицо, да еще и таким высокомерным тоном. Да что он понимает в моей жизни?! «Любовником»! Это все равно что сказать, что пение флейты — это звук, который создается при помощи рта и рук. Ах, как я хотела бы запихнуть ему эти проклятые письма в глотку! Или, еще лучше, запихнуть ему в глотку его же отрезанный член, чтобы этот ублюдок заткнулся и перестал оскорблять меня! Но у меня ничего бы не вышло. У меня никогда не получалось защитить себя. По крайней мере вот так. И я понимаю Раймунда, чья месть хозяевам заключается в том, что он ворует у господ деньги. Раймунд даже не задумывается об этом, он полагает, что ворует, чтобы лучше жить. Но на самом деле то, что он делает, это месть. Моя месть — другая, она болезненнее. Заметнее.
Все началось двадцать два года назад, да, ровно двадцать два года назад, на Рождество восемьсот девяностого года. Тогда я не была такой иссушенной старухой, как сейчас. Конечно, по красоте я не могла сравниться с графиней, и все же я была милой. До тех пор, пока я не открывала рот, я могла потягаться с любой девчонкой в замке. Многие мужчины заглядывались на меня, и у меня было бы много возможностей закатиться с кем-то на сеновал, если бы… если бы у меня был язык. То, что я замужем, смущало моих ухажеров намного меньше, чем мой рот.
Тем вечером, на Рождество, графиня рано отправилась спать. Я уложила ее в постель, и Клэр предложила мне вернуться на праздник, чтобы составить компанию моему мужу Раймунду.
Граф, как и обычно, засиделся допоздна. Он разговорился с нами, простыми слугами, — впрочем, что ему еще оставалось, под конец вечера с ним остались только мы с Раймундом, все остальные уже приспустили флаги, слишком уж много на празднике было вина и пива. Кто-то удалился в свои покои, кто-то заснул прямо на месте, уткнувшись лицом в тарелку. В зале царил дружный храп, а мы переглядывались. Граф и я. Раймунд и я. Граф и Раймунд. В конце концов Раймунд попрощался с нами и удалился.