Тайна двойного убийства

При этих словах меня снова охватило странное чувство, словно я присутствую на незнакомом спектакле и совсем неожиданные роли играют окружающие: Славик, резким рывком отбросивший меня от полки, необычно грустный Антон Волна, забывший свои поговорки, эта женщина, появившаяся из стены и поведавшая о лжи с таким наивным видом, словно за этой ложью не крылась судьба человека, и, наконец, Шершевич — сегодня вторично поражал меня. Будто в гоголевской "Майской ночи” проступило в нем черное нутро лжесвидетеля и… еще что-то, непознанное. Откуда у респектабельного и законопослушного директора блатной жаргон?

Любарская растерянно вертела головой, оглядывая нас и боясь, видимо, посмотреть на Шершевича. И замолчала. Послушалась злого совета, замолчала.

Антон, между тем, вынул из папки аккуратную стопку листков, и по почерку я узнала — это акт ревизии, написанный Радомским. Видимо, напечатать акт не успели, и капитан прихватил с собою рукописный текст. Волна подтвердил мою догадку:

— Это акт ревизии станции технического обслуживания автомобилей "Радуга”, — сказал он, — здесь перечислены серьезные махинации. Ваши, Виктор Викторович. А потому вам придется поехать с нами.

Шершевич резко встал.

— Но моя жена, она не может остаться одна, — сделал попытку Шершевич, — я приду к вам завтра, даю слово.

Капитан уже взялся за телефон:

— За вашей женой присмотрят в больнице. Сейчас я решу этот вопрос. Думаю, ей там будет не хуже. Во всяком случае, ее будут лечить специалисты, а не аптекари, — ответ Антона прозвучал резковато, но я его понимала.

Антон и Слава остались с Шершевичем ожидать врачей, а я пригласила Любарскую, и мы отправились в город.

Наступил уже поздний вечер, время за такими событиями пролетело совсем незаметно. Навстречу нам неслись вереницей разноцветные машины, а нас никто не обгонял — всем хотелось за город. Люди любят землю, украшают, прибирают ее, чистят радужные перышки синей птице — природе. Ах, такую бы чистоту да человеческим взаимоотношениям.

В машине мы молчали. Но когда стали подъезжать к месту гибели Сватко, я вдруг подумала: поговорю-ка с Ренатой Леонидовной в неофициальной обстановке. Допрос есть допрос, у него свои накладки. Но можно ведь побеседовать по душам.

Еще издали увидев черный островок обгоревшей травы, я тронула водителя за плечо:

— Остановите, пожалуйста. — И предложила Любарской: — Давайте выйдем.

Рената Леонидовна все поняла, едва увидела следы недавней аварии.

— Здесь? — шепотом спросила она меня. Серые глаза были тревожными, лицо исказила гримаса страдания.

Я молча кивнула, подошла к молодой березке, что недавно плакала над изуродованным телом женщины. Медленно-медленно опустилась Любарская на землю, стала гладить обгоревшую траву.

— Галя, Галечка, — услышала я ее горький шепот, — Галя, как же ты? Ты такая живая… Нет, — вдруг зарыдала она в голос, — не хочу, нет, нет…

Я бросилась к ней, подняла с земли, начиная сомневаться в правильности своего поступка. Может, не стоило делать остановку? Здесь, где недавно умер человек. Так страшно умер. И слезы Ренаты меня тронули. Подступил к горлу проклятый ком, захотелось вдруг тоже заплакать, чтобы кто-то утешил, был рядом, поглаживая плечо, как Ренате. Слова проступали в сердце, кричал неслышимый голос моей души, выплескивая мою боль: "Нет, я не хочу, ты такой живой, нет…”

Так стояли мы в сумерках под юной березкой, объединенные горем, и первой опомнилась Рената.

— Спасибо, — сказала она, — спасибо, что я здесь. Теперь я все поняла. Я исправлю ошибку — свою и Галины. Не нужно больше страданий, пусть все встанет на свои места. Скажите, как это случилось?

Слушая меня, Любарская лишь покачивала головой — то изумленно, то возмущенно — я понимала. Мой рассказ она подытожила так:

— Галина гибель непонятна. Почему в машине оказался этот проклятый газ? Зачем?

Ах, Рената Леонидовна, хотела бы я знать, почему и зачем.

А Любарская продолжала:

— Мы сделаем так: я отдам вам Галин дневник. Вчера она принесла мне его и просила хранить. И сказала: "Здесь моя жизнь. Пусть полежит у тебя, пока все не наладится”.

Любарская снова заплакала, но уже потихоньку, словно стесняясь. Мы еще помолчали. Я обдумывала слова Ренаты и гадала: что кроется за ними, какие тайны содержит дневник и почему Сватко доверила его подруге?

День окончательно оставил нас. Как жаль, что до следующего еще целая ночь.

ГЛАВА 16

Много раз в волнении я вставала, подходила к окну. На улице поднимался ветер, и в круге слабого уличного фонаря беспокойно метались тени деревьев. Как живые, жались друг к другу, сплетались, расходились. Словно человеческие судьбы, в которых я разбиралась. Чудилось: где-то там, в призрачном клубке, и моя собственная судьба.

Эта ночь надолго запомнится мне. Я прожила тогда жизнь другой женщины. Знание финала делало мои чувства более острыми, необратимыми, окрашивая совсем в другие тона.

Собственно, это был не дневник. Записи в большом красном блокноте-ежедневнике, расчерченном четкими типографскими приказами: что сделать, куда позвонить.