Тайна двойного убийства

— Что я говорил! — опять торжествующе заметил Браво.

— Выясняются обстоятельства, — уклонился от объяснений оперуполномоченный, — а вот вы скажите, как здесь оказались?

— Ах, — махнула рукой Любарская, — надоело мне все это. Смертельно надоело. Но как же Галя? Как же так? — и заплакала.

— Рената Леонидовна помогает мне ухаживать за Зиной, — послышался за моей спиной ровный голос бесшумно подошедшего Шершевича, — но рекламу из этого мы делать не хотим. Жена моя больна, вы видели сами. И не всегда хороша официальная медицина. Порой дружеское слово, участие для Зины лучше, чем укол. Да Рената и на уколы мастер, не правда ли?

Каждое слово Шершевич чеканил, каждое выделял, так что я поняла: да он Ренату учит, позицию ей подсказывает прямо у нас на глазах! Поняла это и Любарская, повернула к Шершевичу лицо, взявшееся от волнения красными пятнами:

— Оставьте, Виктор, — устало сказала она, — оставьте, пожалуйста. Вы слышали, Галя погибла. А вы?! Да и игра эта перешла все границы приличия… и благоразумия. Ни к чему хорошему это не приведет. Уже…

Склонив к плечу голову, она промокнула слезы воротничком длинного красного халата и обратилась теперь уже ко мне:

— Вы, наверное, следователь Тайгина?

— Да, это я.

— Простите меня. Я собиралась к вам, честное слово. Но вот Виктор Викторович… он сказал, зачем тебе нервничать, не ходи на допрос, пусть все само утрясется, а ты пока полечи Зину, ей хуже стало… Ей действительно хуже… Он меня и увез… Да и Галя просила… Ну скажите же, наконец, что с ней случилось?

— Автокатастрофа, — коротко ответила я.

— С Галей? Не верю! Она за рулем 20 лет! Виктор? — она повернулась к Шершевичу, но тот лишь молча пожал плечами и отвернулся.

— Нет, вы ответьте мне, Виктор, — настаивала Любарская, — вы утром ее проводили. Отвечайте мне, Виктор, как могло такое случиться?

Ответа Любарская не получила. Я составляла между тем самый странный за всю свою следственную практику протокол: на даче Шершевича обнаружилась потерпевшая Любарская. Тайник ребята осмотрели. Это был небольшой закуток, где стояло лишь кресло да полочка над ним с термосом, в котором еще не остыл кофе.

Расстроенная и пристыженная Любарская рассказала, что спряталась в закуток по договоренности с Шершеви-чем, когда тот подал от калитки условный знак: три коротких звонка и один длинный. То-то и мариновал нас у ворот Шершевич. Никто не должен был нам открыть, просто он выжидал, пока укроется Рената.

— Но зачем? — не выдержала и спросила я, хотя вначале твердо решила все вопросы оставить к допросу, тщательному и продуманному.

Шершевич завозился было в своем углу на диване, но Рената Леонидовна не обратила на него внимания, опустила глаза и промолвила:

— Но ведь я не совсем точна была на следствии… И в суде тоже… Дело в том, что Гулину я деньги не давала…

Сердце мое так и подскочило в груди. Гулин! Наконец-то вышла я напрямую на эту самую сложную и нужную линию — Гулин! "Ну же, — мысленно торопила я замолчавшую Любарскую, — ну же, говори, говори”, — но не произносила этого вслух, боясь спугнуть признание.

— Не подумайте, — встрепенулась Рената, — что все неправда. Нет, я деньги давала за двигатель, только Паршину дала, юристу. Он мне сказал — для инженера, для Гулина нужно. Много ли я понимаю? Нужно, я и дала.

— Но Гулин-то, Гулин? — не выдержал Антон. — Вы ведь на него указали прямо: деньги дала Гулину — вот и все.

Рената Леонидовна вновь потупилась — этакая невинная заблудшая овечка:

— Виктор Викторович, а потом и Галя просили, чтобы Паршина не впутывать. Зачем, мол, человеку неприятности, раз деньги не для него. Я и подумала: действительно, зачем? Вот и сказала, что деньги дала прямо Гулину. Подумала, ну какая разница? На суде, правда, когда Гулина увидела, жалко его стало, просто ужас. Но Виктор уверил меня, что если я назову юриста, посадят и того рядом с Гулиным. Вот в какую историю я попала, — вздохнула она, — а тут еще новый вызов, и Зина заболела, да и Галя тоже…

— А Галя? Что Галя? — переспросила я. Губы мои пересохли от волнения. Недаром искали мы Любарскую! Недаром. Чует мое сердце, будет с Паршиным новый разговор. Ах, Рената Леонидовна! Или вправду так наивна, или не в меру хитра? Так что же хотела она сказать о Гале? Хотела и осеклась, глянув в угол дивана. Осеклась и молчала под тяжелым, исподлобья взглядом Шершевича. А, помолчав, робко, словно школьница, спросила:

— Ведь лучше, что я рассказала правду? Пусть отвечает и Паршин. Вы сами, Виктор, говорили…

— Дура, — прервал ее Шершевич, — молчи, лярва, не забывайся. Молчи.