Тайна двойного убийства

Тут же, я даже приостановилась от пришедшей догадки, мгновенно промелькнула в голове картина: вот я прячу в карман смятый листок с дорогим мне именем "Саша, Саша”, встаю из-за машинки, потому что входит в кабинет Паршина… Входит и приглашает осмотреть территорию… Что еще он сказал мне?.. A-а… "Если вам нужно отпечатать, пожалуйста”… Что-то в этом духе.

— Антон, — окликнула я капитана, обогнавшего меня, — Антон, а ведь машинку спрятал не Паршин.

Но мы уже у конторы, и оперуполномоченный лишь нетерпеливо махнул мне рукой:

— Потом, Наташа, все это потом.

Чудеса да и только. В приемной Шершевича опять поет про паромщика Алла Пугачева.

— У себя? — спросил капитан испуганно привставшую секретаршу и, не дожидаясь ответа, рванул тяжелую дверь, ведущую в кабинет, и оставил ее открытой — для меня.

Когда я осторожно прикрыла дверь, Антон уже стоял перед директором "Радуги”. Стоял и молча смотрел. Под этим взглядом вновь возмущенно взметнулись вверх бровки директора, пальцы нервно и зло забарабанили по столу. Антон продолжал молчать, а я достала из папки постановление на обыск, протянула бланк Шершевичу и как можно спокойнее сказала:

— Вынужденная мера, Виктор Викторович. Впрочем, вы можете облегчить нашу задачу…

Договорить я не успела, меня перебил Волна:

— Где Любарская? — спросил он тихо, но слова падали в наступившей вдруг тишине, как камни:

— Где Любарская? Что с ней? Говорите.

Много тяжкого мне довелось видеть. И не привыкнуть к этому никогда. Сейчас я с удивлением и невольным страхом наблюдала за чудовищной метаморфозой Шершевича. Он медленно опустился в кресло. Лицо откуда-то с затылка стала заливать ударяющая в желтизну бледность. Побелели щеки, подбородок словно подернулся сеткой вдруг проступившей щетины. Крупный породистый нос, бледнея, становился тоньше, заострялся, казалось, что с красками исчезает с лица жизнь, вот-вот обнажится скелет и глянет на меня пустыми глазницами.

С трудом оторвала я взгляд от воскового лица, повернула голову к Антону и увидела, что он тоже, как завороженный, смотрит на Шершевича, подавшись к нему корпусом. Долго так не могло продолжаться.

— Вам плохо? — обратилась я к Шершевичу, и синеватые тонкие губы ответили мне, с трудом разлепившись:

— С чего вы взяли?

Ах ты, Боже мой, Виктор Викторович, что же вы за человек?

— Тогда продолжим работу, — твердо сказала я. Антон подхватил:

— Да, да, продолжим. Вам понятно, Виктор Викторович? Мы должны обыскать вашу дачу. Вы поедете с нами. Готовы?

Шершевич пожал плечами, с неподвижным, по-прежнему пугающе бледным лицом встал, щелкнул замком сейфа, сунул в карман ключ и, когда повернулся к нам вновь, глаза его были спокойными, а голос жестким.

— Готов, — сказал он, — я-то готов, а вы? Учтите, за беззаконие спросится строго.

— Не надо, — попросила я. Только что увиденное потрясло меня, я чувствовала почти физическую усталость, поэтому именно попросила: — Не надо.

Шершевич, видимо, понял, продолжать не стал. Мы молча прошли мимо удивленной секретарши. Музыка уже не играла.

Антон усадил Шершевича в свои "Жигули", рядом с ним сел на заднее сиденье молчаливый, невысоконький Слава Егоров, оперуполномоченный уголовного розыска — и когда это Антон успел его вызвать?

Мы с Анатолием Ефимовичем Браво остались в прокурорской машине. Браво, проводив глазами сутуловатую фигуру Шершевича, только покачал головой и расспрашивать меня ни о чем не стал.

Пока мы ехали, я то и дело поглядывала на часы. Срывались мои планы относительно разговора с Гулиным, которого я так ждала. Успокаивала себя лишь тем, что сегодняшняя экспедиция может как-то прояснить его судьбу и, кроме вопросов, у меня будут для Гулина новости. Только бы нашлась Любарская, только бы не произошло нового несчастья! Сменялись пригородные частые поселки, вот миновали мы место утренней аварии, о которой напомнил круг обгоревшей и взрытой земли на обочине. Машину Сватко уже успели убрать. Я невольно вздохнула, вспомнив несчастную женщину, беспокойно заворочался сидевший рядом со мной Браво и шепнул тихонько, словно кто-то чужой мог нас услышать:

— Скоро уж.

Действительно, вскоре показался поселок. По обе стороны шоссе разбегались проезды к дачам, машина Антона свернула в один из них, мы поехали следом.

— Вот оно, мое родовое поместье, — Браво указал на домик с мансардой, увитой зеленью, — а наискосок — Шершевича дача.

Я и сама поняла это. Машина Антона уже остановилась у съезда к воротам. За высоким забором в глубине участка виднелась мансарда дачи, не очень высокой и не очень большой, судя по виднеющемуся восьмиугольнику окна.

Слава Егоров, легко выпрыгнув из машины, направился к соседним домам — за понятыми, догадалась я.

Шершевич и Антон поджидали меня и встретили молчанием. Слава через несколько минут появился с двумя мужчинами, которые почтительно поздоровались с нами. В глазах обоих так и светилось любопытство, и Шершевич, тоже увидевший это, отвернулся.

— Откройте вход, — обратился Антон к директору. Тот направился к калитке, просунул руку в небольшое отверстие, нажал невидимую нам кнопку.